Интерлюдия Томаса
Шрифт:
— Лучше я останусь здесь, а ты поброди без меня.
Я смотрю на Рафаэля. Рафаэль — на Бу. Бу — на меня.
— Мэм, вы спрашивали, умру ли я за вас, и я ответил «да».
— Это было так мило с твоей стороны. Но тебе не придется умереть за меня сегодня. Не надо так торопиться.
В свое время я думал, что в Пико Мундо эксцентричных людей больше, чем где бы то ни было. Но теперь, попутешествовав, я знаю, что эксцентричность — неотъемлемая черта человечества.
— Мэм, возможно, спать опасно.
— Тогда я
— Принести тебе черного кофе из столовой?
— Зачем?
— Чтобы помочь не заснуть.
— Как я понимаю, ты спишь, когда тебе это требуется. Но дело в том, молодой человек, что я сплю, только когда этого хочу.
— И как это у тебя получается?
— Превосходно.
— Ты не хочешь знать, почему спать опасно?
— Потому что я могу свалиться с кровати? Одди, я понимаю, что твое предупреждение обосновано, и спать не стану. А теперь иди, куда должен.
— Хочу разнюхать, что к чему.
— Тогда разнюхивай, разнюхивай, — и она несколько раз втягивает воздух носом.
Я покидаю ее коттедж и закрываю за собой дверь.
Бу уже идет к ресторану. Я следую за ним.
Он тает, как легкий туман под солнечными лучами.
Я не знаю, куда он идет, когда дематериализуется. Возможно, собака-призрак может путешествовать на Другую сторону и обратно, когда ей вздумается. Я никогда не изучал теологию.
Для последнего дня января ночь на побережье в центральной части Калифорнии теплая. И спокойная. Воздух приятно пахнет морем. Тем не менее чувство нависающей опасности очень велико. Если земля разверзнется у моих ног и поглотит меня, я не удивлюсь.
Большие мотыльки облаком облепляют неоновую вывеску на крыше ресторана. Наверное, они белые, потому что становятся полностью синими или полностью красными, в зависимости от того, рядом с какой неоновой трубкой находятся. Летучие мыши, темные, не меняющие цвет, кружат чуть выше, кормятся этим ярким облаком.
Я не во всем вижу знаки и предзнаменования. Но от одного вида прожорливых и бесшумных летающих грызунов у меня по коже бегут мурашки, и я принимаю решение пройти мимо ресторана, хотя первоначально собирался заглянуть в него.
Прохожу мимо трех восемнадцатиколесников, к мастерской. «Ягуар» уехал. Механик подметает пол в ремонтной зоне.
От ворот ремонтной зоны я здороваюсь: «Доброе утро, сэр», — причем очень радостно, словно великолепная розовая заря уже окрасила небо и птичьи хоры празднуют приход нового дня.
Когда он поднимает голову, отрываясь от щетки, — это момент из «Фантома Оперы». Жуткий шрам тянется от левого уха через щеку, верхнюю губу, нижнюю губу до правой стороны подбородка. Кто бы ни нанес ему такую рану, зашивал ее, похоже, не врач, а рыбак, крючком и леской.
Не комплексуя из-за своей внешности, он отвечает: «Доброе утро, сынок. — И одаряет меня улыбкой, от которой отшатнулся бы и Дракула. — Ты встал до того, как Ванда и Уолли собрались лечь спать».
— Ванда и Уолли?
— Ох, извини. Наши опоссумы. Некоторые считают их большими уродливыми красноглазыми крысами. А уродство сродни красоте — все зависит от того, кто смотрит. Как ты относишься к опоссумам?
— Живи и давай жить другим.
— Я слежу за тем, чтобы Уолли и Ванда каждую ночь получали достаточное количество ресторанных объедков. Но жизнь у них тяжелая, со всеми этими кугуарами, и рысями, и стаями койотов, которые не прочь отобедать опоссумом. Ты согласен с тем, что у опоссумов тяжелая жизнь?
— Что ж, сэр, по крайней мере у Уолли есть Ванда, а у Ванды — Уолли.
Его синие глаза блестят неприкрытыми слезами, изуродованные шрамом губы дрожат, словно его до глубины души трогает мысль о любви опоссумов.
Ему лет сорок, хотя волосы обильно тронуты сединой. Несмотря на ужасный шрам, что-то в его поведении указывает на то, что он любит детей и добр к животным.
— Ты попал в десятку. У Уолли есть Ванда, а у Донни есть Дениз, и благодаря этому можно вынести все.
На нагрудном кармане его спецовки вышито «ДОННИ».
Он смаргивает слезы и спрашивает:
— Что я могу для тебя сделать, сынок?
— Я давно не спал и, боюсь, еще какое-то время поспать мне не удастся. Тут где-нибудь продаются кофеиновые таблетки?
— У меня есть «Ноу-Доз» на прилавке с жевательной резинкой и конфетами. Автомат может предложить тебе кое-что более действенное, вроде «Ред бул», «Маунтин дью» или этот новый энергетический напиток «Пинок- под-жопу».
— Он действительно называется «Пинок-под-жопу»?
— Стандартов больше нет, нигде и ни в чем. Если они думают, что продажи от этого возрастут, назовут товар «Хорошим говном». Уж извини, что так грубо выражаюсь.
— Нет проблем, сэр. Я возьму упаковку «Ноу-Доз».
Когда мы идем через гараж к маленькому офису, Донни говорит:
— Наш семилетний сын Рики узнал о сексе из какой-то субботней мультипликационной программы и вдруг заявляет нам, что не хочет быть ни нормальным, ни голубым, все это отвратительно. Мы отключили спутниковую тарелку. Нет нынче никаких стандартов. Теперь Рики смотрит старые мультфильмы Диснея и «Уорнер бразерс» по ди-ви-ди. Можно не волноваться, что Багс Банни начнет приставать к Даффи Даку.
Помимо «Ноу-Доз», я покупаю два шоколадных батончика.
— Торговый автомат принимает доллары или мне нужна мелочь?
— Банкноты он принимает, будь уверен, — отвечает Донни. — Ты слишком молод, чтобы давно водить трейлер.
— Я не дальнобойщик, сэр. Всего лишь безработный повар блюд быстрого приготовления.
Донни выходит со мной из офиса, и я покупаю в автомате банку «Маунтин дью».
— Моя Дениз тоже повар блюд быстрого приготовления в ресторане. У вас особый язык.