Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11
Шрифт:
Петр и Нина считали, что в супружеской жизни сексуальные отношения между мужем и женой имеют менее важное значение, чем их солидарность в политических и общественных вопросах. Нина по меньшей мере однажды признавалась, что порой сексуальная связь кажется ей чем-то нехорошим и даже унизительным. В ее письме к Петру в Европу, отправленном из Санкт-Петербурга в феврале 1908 года, есть следующие строки, навеянные чтением Толстого:
«Читала я тут еще раз, вдумчиво, Крейцер[ову] сонату… Действительно, великое было бы "устроение жизни", если бы так вышло бы, как он говорит: духовный брак, т. е. близость духовная и дружба, товарищество жизненное, а физические отношения в умеренном количестве только для деторождения, причем их не надо возводить в средство наслаждения, а напротив стыдиться их и смотреть, как на дурное и унижающее человека. Да и только, конечно,
Несмотря на то, что на абстрактном уровне Нина вдохновлялась идеалом платонической любви в отношениях между мужем и женой и представлением об их воздержании от сексуальных связей с другими людьми, она осознавала, что они с Петром далеки от достижения подобной цели. Так, Петр признавался ей, что в своих странствиях ему случалось находить отраду в сексуальных связях с другими. Не прибегая к столь недвусмысленным откровениям, Нина в свою очередь признавалась Петру, что ее привлекали другие мужчины. Она сожалела о своих и его прегрешениях, однако в конечном счете утвердилась во мнении, что не следует придавать им слишком большого значения. Гораздо важнее были их обоюдная преданность благосостоянию общества в целом, честность друг с другом, а также «душевная общность».
В 1909–1913 годах, когда и Петр, и Нина находились в Западной Европе, они нередко жили порознь, занимаясь каждый своими собственными делами. Нина и ее мать обыкновенно жили в Турине или Генуе, а также зачастую гостили в Женеве у Кропоткиных, с которыми беседовали в основном о социализме и России. Как и ее муж, Нина часто путешествовала, руководствуясь своими интересами в области образования, искусства и женского движения, в то время как Петр занимался горным делом, промышленными разработками и управлением работы морских портов. Их занятия естественным образом приводили к тому, что маршруты их путешествий расходились, и они считали такое положение дел нормальным для двух самостоятельных людей. При этом они почти постоянно переписывались, большей частью по-итальянски, и придумали друг для друга ласковые прозвища на нескольких языках. Время от времени они объединялись и совершали «светские вылазки» в Венецию, Милан, Рим или Париж, где, как подростки, позировали на фоне стандартных туристских достопримечательностей, делая снимки друг друга и прося знакомых или прохожих сфотографировать их вместе, рука об руку.
Убеждение Нины в том, что сфера сексуальных отношений не столь существенна, чтобы послужить причиной осложнений в супружеской жизни, подверглось испытанию в декабре 1909 года, когда Петр в течение трех дней гостил у Виты и Альфреда Шенк, живших в Вене со своими детьми Юрием и Ольгой. За много лет до этого эпизода Вита и Петр были влюблены друг в друга, еще по того, как он женился на Нине. В отличие от Петра и Нины, Вита и Альфред придерживались традиционного образа жизни, всецело отдаваясь любви к своим детям и наслаждаясь многочисленными буржуазными развлечениями Вены начала двадцатого века. Вместе с тем, они как будто бы были несчастливы друг с другом. Вита, в частности, выражала недовольство замкнутой атмосферой их дома. В письме, написанном в поезде после своего отъезда из Вены, Петр описал Нине их семью, а также признался, что его прежнее увлечение Витой возродилось, едва он увидел ее вновь. Он даже сознался в том, что во время его недолгого пребывания в Вене они с Витой снова стали любовниками.
Что касается Нины, то поначалу она, верная своей идеологии, откликнулась с нежностью и пониманием:
«Милый и хороший мой Петик, сегодня получила я твое письмо из Вены, полное Витой. Ты Дуся, что так откровенно говоришь со своей женкой-другом, и как хорошо, что мы все можем говорить друг с другом, понимая все просто и правильно… Но я далека от того, чтобы ревновать тебя, и никогда не скажу и не подумаю ни слова упрека. Ведь мы прежде всего люди и друзья между собой, а потом уже мужчина и женщина. Не скрою, что и мои мысли иногда бывают очень заняты другими людьми, но симпатия к ним нисколько не мешает мне любить моего Петика больше всего на свете и чувствовать себя его неотделимой половинкой, и только к нему испытывать страстное чувство… Да чего они [супруги Шенк] так над ним [своим ребенком] трясутся? Разве он болен? Какая все-таки чисто буржуазная жизнь у них в семье! Когда я читала твое письмо о них, мне стало просто душно, точно в мешок с головой попала. Как эта жизнь далека от той дороги, на которой мы теперь стоим, и особенно от той, на кот[орой] ты теперь находишься, въедаясь в анархизм. Широкий мир, все человечество — и узенькая семейная жизнь с мешанскими интересами.» [31]
В последующие недели, однако, по мере того, как Нина продолжала размышлять об отношениях Петра и Виты, ее понимание и терпимость постепенно уступили место ревности. В романе Петра с Витой Нину особенно расстраивало то, что он был возобновлением связи, существовавшей еще до их брака, и таким образом заключал в себе нечто большее, чем случайное физическое влечение. Этим романом оказалась поставлена под угрозу «душевная общность», составлявшая основу ее отношений с Петром. Влечение между Петром и другой женщиной, не угасшее за десять лет разлуки, было совсем не шуточным делом.
Немногим более месяца после того, как Нина послала вышеупомянутое первое письмо, она написала еще одно, на этот раз из Гента:
«Твое письмо с поезда о пребывании в Вене оказалось, к сожалению, выше моих ЖЕНСКИХ сил. В ТАКОЙ степени я не могу делиться моим Петиком, главным образом его душой, т. е. не могу принять этого раздела без боли, но подчинюсь ему, если факт налицо… В самые мрачные минуты мне представлялось, что вся твоя любовь ко мне была ошибкой, что ты однолюб, кот[орый] в сущности всегда любил одну и ту же женщину, поэтому она в три дня могла снова так овладеть твоей душой, что я отошла совсем на задний план.» [32]
Вполне возможно, что первоначальная терпимость Нины и последовавшее за тем проявление открытой ревности с ее стороны оказались для нее наилучшим путем к спасению их брака с Петром. В его письмах к ней вновь зазвучали ноты любви и нежности, а венский эпизод никогда более не упоминался в их переписке. Как бы то ни было, они по-прежнему утверждали, что являются свободными от буржуазных представлений о любви и сексуальных отношениях. Они оставались друзьями Виты Шенк и ее мужа Альфреда долгие годы. Что же касается брака самих Нины и Петра, то он, по крайней мере, по всем внешним признакам, продолжал оставаться пронизанным нежностью товарищеским союзом, скрепленным их обоюдным интересом к социальным и политическим вопросам.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОССИЮ
В 1913 году, когда восьмилетняя сибирская ссылка Пальчинского должна была окончиться, если бы он оставался в России, и по случаю празднования трехсотлетнего юбилея династии Романовых, он получил амнистию царского правительства и вместе с Ниной вернулся на родину. В России Пальчинский создал в 1916 году институт для изучения вопросов «рационального использования природных ресурсов» страны. Лозунгом этого учреждения, известного под названием Института изучения поверхности и недр, стала фраза из киевской летописи тысячелетней древности: «Велика наша земля и обильна, но нет в ней порядка». Пальчинский заявил, что его целью как основателя Института является установление порядка, однако не путем привлечения иностранцев, по которому пошли древние киевляне, пригласив хозяйничать на своих землях викингов, но посредством применения современных инженерных методов к решению проблем экономического развития. Институтом была начата публикация журнала «Поверхность и недра», печатавшего статьи по вопросам горного дела и связанных с ним отраслей промышленности.
По мере того, как Пальчинский становился старше и получал все большее признание за свои достижения, он, подобно многим людям, сделался более консервативным в своих политических и экономических взглядах, а также в личной жизни. Он состоял в правлении горнопромышленной компании и установил тесные связи с деловыми кругами России [33]. Во время Первой мировой войны он был советником по оборонным отраслям и состоял в должности заместителя председателя правительственного Комитета по военной промышленности [34]. Занимая эту должность, Пальчинский начал понимать, что централизованное планирование промышленности, по крайней мере, в военное время, имеет свои безусловно положительные стороны. Идея Кропоткина о децентрализации экономики утратила свою былую привлекательность для Пальчинского, хотя он по-прежнему восхищался ее автором, в особенности за мысли последнего о том, как можно поставить технику на службу общественному благу. Он считал себя демократическим социалистом и приветствовал свержение царского правительства, на службе которого состоял.