Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №12
Шрифт:
ВЭЛК-77 надолго остался в нашей памяти. Во-первых, потому, что в первый день никого на заседания не пускали. Стояли у дверей «директорского этажа» (куда выходит конференцзал) здоровенные мордовороты. Во второй день, когда выяснилось, что зал пустоват-с, нас стали загонять чуть не силком на «этот собачий ВЭЛК», как бурчали мэнээсы и сэнээсы. Дело в том, что более интересные для нас доклады были в первый день.
На выходящих во двор окнах корпуса, где проходил оный ВЭЛК, повесили белые занавесочки, дабы иностранцы не увидели наш загаженный двор. Или по соображениям секретности? Как правильно говорить — секретная куча дерьма или куча секретного дерьма? На дверях туалета прикрепили красивые граненые стеклянные ручки, которые, впрочем, сперли
Да и Сэй-Сенагон согласилась бы, что плитка в рыборазделочной — это важно.
Алкогольные традиции являются частью традиций трудовых, а те — частью традиций вообще. Например, к традициям вообще, но не к трудовым, относятся так называемые «календарные обряды». Например, «весеннее наступление», которое сразу вспомнили бы Сэй-Сенагон и все многолетние читатели советских газет. К традициям трудовым, но не алкогольным относятся традиции чайные, похоронные, поездки в колхозы, слушания политинформации и др. Собственно, вся наша жизнь регулируется традицией (как видно, в частности, из этого текста). Так вот, алкогольная традиция повелевала пить в пятницу после обеда. Когда я был молодой, я этого не знал и как-то собрался, уж не помню, по какому делу, сбегать на завод. Мне мягко посоветовали не ходить в пятницу после обеда на завод, но я не послушался.
Наш завод, на нашей же территории, и среди прочих вещей там делали приборы, которые мы разрабатывали. Один из этих приборов (мощная электронная лампа) имел рост с меня, и там были некие элементы в виде длинных, больше метра, тонких (диаметром 12 мм) трубок (катоды), которые должны были быть установлены с точностью в десятки микрон. Добежал я до завода, иду по участку и вижу мастеров в белых халатах, сгрудившихся вокруг прибора и явно занимающихся юстировкой. Я на цыпочках иду мимо, и тут один из них, начальник участка, поворачивается ко мне (он уже знал меня в лицо), протягивает штангенциркуль и с большим трудом произносит: «Посмотри, что он показывает… а то я что-то не могу разобрать».
Амплитуда колебаний рук — два сантиметра, корпуса — пять, изображать на письме речь пьяного мне лень.
Однажды, переступая через порог в таком же состоянии (а за порогом лежала деревянная решеточка на двух брусочках), оный товарищ долго (секунд десять) целился ногой в решеточку, а когда прицелился, решился и ткнул ногой в пространство, попал аккурат на самый край, решеточка встала дыбом и, по-видимому, неожиданно, хлопнула его по ноге.
Как это горько и несправедливо — сказала бы Сэй-Сенагон.
В одной из лабораторий применялась схема формирования мощного импульса, в которой ограничивала длину импульса испарявшаяся проволочка, то есть попросту предохранитель. Все было хорошо, но каждый раз проволочка взрывалась со страшным грохотом. А на втором, следующем, этаже, над ними был туалет. И по мере увеличения мощности схемы было успешно достигнуто состояние, когда — как сотрудники оной лаборатории В.Ф., Я.Л., Е.П. и др. мне с гордостью говорили — к ним приходили жаловаться, что «от грохота граждане спрыгивают с унитазов».
Не знаю, имелось ли это устройство в древней Японии.
В этой же лаборатории имел место хроматограф. Это такой сложный прибор, который был им не нужен
На общем фоне В.Ф. выделялся естественностью поведения. Однажды на занятии по философии (в аспирантуре) возник разговор на тему, что джинсы протираются на неприличном месте и что с этим делать. В.Ф., сидевший развалясь в кресле, раздвинул ноги на 120°, указал пальцем на свою промежность и гордо произнес «Жена! Из собственного кошелька сделала». Промежность действительно была кожаной. Полагаю, что даже В.Ф. протереть ее было бы не легко.
А однажды В.Ф. рассказал анекдот… я бы сказал, вполне репрезентативный для семантического поля его дискурса… «Женщина вбегает в бухгалтерию с листочком на зарплату и кричит, что ей недоплатили. Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — вы в каком цехе работаете? Женщина — в минетном! Бухгалтер изучает листочек и спрашивает — а с заглотцем или без заглотца? Женщина — с заглотцем! Бухгалтер изучает листок и провозглашает — так за питание и вычли!» Полагаю, что С. не удивилась бы ситуации, но не оценила бы анекдота. Это в советской культуре способы свершения половой близости стали бэкграундом обсценной лексики и инвективной коммуникации. В древней Японии просто не поняли бы, «об что спич эбаут» (Саша Островский).
Занятия по философии у нас протекали вообще интересно. В значительной мере это была заслуга нашего философа Ю.Т. Начать с того, что он произнес нам довольно крамольную по тем временам фразу «В аристократии нет ничего плохого. Аристон — по-гречески совершенный. Беда в том, что наша аристократия — не совсем аристократия». Другой раз он заявил, что у обезьян есть свой язык и некоторые аспиранты из Африки (он преподавал в МЭИ, и там такие были) его научили. Изображать, несмотря на наши горячие просьбы, не стал. Не стал он изображать и язык пчел, хотя долго рассказывал нам, как они общаются, «вертя попочкой». Кончилась вся эта философия тем, что группа плохо сдала экзамен, а двое получили по двойке. Потом, естественно, пересдали, и Л.А. на предзащите на вопрос: «Что вы получили по философии?» ответил: «Шесть». И после паузы гордо продолжил: «В двух подходах».
У нашего философа был кот. Этот кот предпочитал следующие три вида занятий: есть, спать и играть. Как и все коты — заметила бы С. (она полагала, — и я согласен с ней — что «красиво, когда у кошки черная спина и белоснежная грудь»). Свои три занятия кот мог совершать в любом порядке. Поел, поиграл и — спать. Поспал, поел и — играть. И так далее, легко видеть — всего шесть вариантов. Но этими шестью фразами наш философ ухитрялся иллюстрировать все жизненные закономерности. Мы не были, однако вполне уверены, что «философский кот» реален. И сотрудник В.Ф. напросился в гости. Видимо, после визита в психлечебницу в сотруднику И. К. ему уже ничего не было страшно. Вернулся он вполне удовлетворенным: кот был, и он действительно чередовал эти три занятия. Как и все коты…
Усиленные занятия философией не прошли для Л.А. даром. Он как-то публично произнес, что вообще-то философия — более серьезная наука, чем он раньше думал, и надо бы заняться… народ отшатнулся, а сотрудник И.С. успокоительно произнес — ничего, ничего, это за одну-две недели обычно проходит… Л.А. гневно возразил, что он говорит серьезно, нечего ерничать и т. д. Все молча разошлись… Через неделю он случайно вспомнил разговор и с удивлением ощутил внутри себя некоторую пустоту. Желания всерьез заниматься философией не было. Оно куда-то делось.