Интимная история человечества

Зельдин Теодор

А о чем Жюльетта думает на работе? «Да ни о чем. На работе я не думаю или думаю о кастрюлях». Работа – это отдых от дома. Жюльетта организовала свою домашнюю жизнь так, чтобы отдыхать, но люди для нее – колючие дикобразы, и с ними нужно постоянно быть начеку. Сейчас она чувствует себя не такой уязвимой, но по-прежнему очень расстраивается из-за того, что говорят о ней другие. Она предпочитает работать одна, без агентств, потому что боится офисных сплетен: «Люди повторяют о вас что-то, искажая ваши слова, и иногда это может дорого вам обойтись». Больше всего она ненавидит критику. Каждый намек на неодобрение – будто снова и снова сдирать корочку с едва затянувшейся раны. Чтобы высоко держать голову, постоянно нужно прилагать усилия, а достоинство требует, чтобы Жюльетта не жаловалась. Она никогда не рассказывала сестрам, как к ней относился муж. Приезжая к ним в гости сейчас, она старается не говорить, что думает об их образе жизни. И они никогда не напоминают ей о ее прошлом: «Они знают, что очень рассердят меня». Например, муж ее младшей сестры умер, и теперь та живет с мужчиной, с которым не очень

счастлива, и часто говорит ему: «Собирай чемоданы и убирайся». Жюльетта старается не вмешиваться в их ссоры: «Это ее дело». И если против своего желания она все-таки позволит себе капельку критики, сестра отвечает: «Не лезь не в свое дело». Все ее сестры, уверяет Жюльетта, такие же сдержанные, как и она сама: они не показывают своего гнева.

«В семьях с детьми всегда случаются ссоры». Из ее собственных детей лучше всего, пожалуй, живет старшая, тоже вдова, новый друг которой ее слушается: «Она начальник, а он дурак, потому что она слишком строга с ним». Но добавляет: «Меня не интересует личная жизнь моих детей. Если они ссорятся при мне, я не вмешиваюсь».

Человек, который раздражает Жюльетту, как назойливый комар, – это ее семнадцатилетняя падчерица, которая живет в хостеле, потому что ее мать ушла от мужа, пережив второй неудачный брак. Жюльетта, при всей своей мудрости, – классическая мачеха. «Ты не можешь приходить сюда на День матери, потому что ты не моя дочь. Приходи на День отца». Эта девушка, по ее убеждению, «очень злая»: она узнала о бедах Жюльетты и постоянно твердит ей: «Ты неудачница». Жюльетта приходит в ярость. «Если бы она была моей дочерью, я бы отшлепала ее»: девочка избалована, плохо воспитана, по хозяйству не помогает. Новое поколение не заморачивается. Девочка отвечает, что подаст в суд: «Ты попадешь в тюрьму», а Жюльетта боится связываться с законом. Ее мужчина не вмешивается в эти споры: «Он хочет покоя». Когда споры становятся невыносимыми, «я выхожу прогуляться со своей чековой книжкой». Это как паспорт, подтверждающий, что Жюльетта – независимая женщина. Она чувствует, что делает успехи в искусстве быть независимой. Всего несколько лет назад в попытках оправиться от обиды она тратила дикие деньги: «Я покупала не задумываясь, не сравнивала цены. Но сейчас я стала спокойнее. Вероятно, на меня в этом повлиял мой друг. Он аккуратен; он сделал меня более уравновешенной. Раньше я нервничала больше, чем сейчас». Общество потребления – мощный транквилизатор для оголенных нервов.

В молодости Жюльетта работала по тринадцать часов в день. Сейчас она работает меньше, но по-прежнему зарабатывает хуже большинства. Можно было бы найти более высокооплачиваемую работу, но ей нравятся работодатели, с которыми она ладит и которых понимает, которые не раздражают ее критикой. Чтобы обеспечить нужный доход, она работает на нескольких людей сразу, распределяя часы, как будто она на диете. «Я бы так не смогла, если бы мой работодатель кричал на меня весь день, а потом я приходила бы домой, и там тоже кричали бы на меня весь вечер». Одна из женщин, у которой она убирает, действительно кричит, но у нее «доброе сердце». Другая – внучка бывшего президента Французской Республики, целыми днями лежит на диване, ничего не делая, страдая от разных недугов: «Если бы ей не было так жалко себя, она могла бы что-нибудь сделать со своей жизнью», но она очень добра. У третьего работодателя проблемы с детьми и со здоровьем: «“Береги себя”», – говорю. “Хорошо, доктор”, – отвечает он». Четвертый – врач, который не проявляет к ней никакого интереса, когда она больна, в отличие от пятого клиента, который сама внимательность, стоит ей слегка кашлянуть: она вспоминает как один из самых знаменательных моментов в жизни случай, когда он позволил ей однажды вернуться домой на час раньше, сказав: «Здесь не завод».

Как минимум нескольких из этих работодателей она считает своими «друзьями». Одному из них она сказала: «Что бы ни случилось, я не брошу вас. Я бы не позволила себе уйти от вас. Я не найду больше такого доброго человека». Она проработала у доктора двадцать четыре года, несмотря на все его недостатки, «потому что я знаю его характер. Я знаю, как с ним обращаться. Я молчу, когда вижу, что он в плохом настроении». Охлаждение наступает, когда они жалуются на ее работу. «Хозяйка дома не должна оскорблять прислугу при гостях: она должна пойти для этого на кухню. В противном случае это вульгарно». Однажды на званом обеде Жюльетта забыла положить картофель вокруг мяса, по ошибке положив его на отдельную тарелку. Хозяйка назвала ее тупой коровой. Она расплакалась и сказала, что уйдет. «Доктор извинился, а его жена нет». Жюльетта осталась. В другом доме ее называли служанкой. «Я не потерплю, чтобы меня так называли». Но затем гнев утихает: «Надо ко всем приспосабливаться. Проблемы есть с любым работодателем. Есть те, кто понимает, каково быть приходящей домработницей, а есть и те, кто не понимает». И утешает себя: «Эти люди рассчитывают на меня. С ними я становлюсь культурнее: они мне рассказывают всякое. Один из них – человек образованный – мне все про свои проблемы рассказывает, но просит: “Никому не слова”. Так что это только между нами».

Быть может, жизнь Жюльетты могла бы быть иной, если бы встречи, определившие ее ход, были более содержательными и душевными, если бы люди больше обменивались мыслями, если бы в них больше проявлялась человечность. Но их сдерживали призраки, которые продолжают влиять на то, что работодатели, незнакомцы и даже близкие могут или не могут говорить друг другу. Жюльетта настаивает, что «при моих способностях» могла бы найти работу получше, что ей понравилось бы работать со стариками и что ей мешало отсутствие документов об образовании. Еще трагичнее было то, что

никто из влиятельных людей, у которых она работала, не считал, что в их интересах помочь ей сделать более успешную карьеру. Ее вывод: «Все кончено».

Сегодня мы можем трактовать эту историю несколькими разными способами. Можно сказать: такова жизнь, и тому есть много причин. Или можно надеяться, что если развязать узлы, которыми связывает себя человечество, и осмыслить его безумные институты, то можно изменить жизнь и ликвидировать бедность, но на это могут уйти десятки, а может быть, и сотни лет. Или можно ненавидеть жизнь за ее жестокость и пытаться справиться с ее ударами с помощью насмешек или пародии, или подробно ее описывая и постоянно ограждая себя от разочарования, отказываясь искать решения проблем и осуждая все подобные усилия как наивные.

Моя цель в другом. За несчастьями Жюльетты я вижу всех тех, кто всю жизнь считал себя неудачником или кого так воспринимали. Самым неприятным ощущением было осознание того, что на самом деле ты вообще не жил, что тебя не считали самостоятельной личностью, к тебе никогда не прислушивались, никогда не спрашивали твоего мнения, относились как к движимому имуществу, чьей-то собственности. Именно так происходило с рабами. Мы все произошли от рабов или почти рабов. Если бы наши автобиографии уходили достаточно далеко в прошлое, они начинались бы с объяснения того, как наши предки оказались в той или иной степени порабощены и до какой степени мы освободились от этого наследия. Юридически, конечно, рабство отменили (не так давно: Саудовская Аравия сделала это последней в 1962 году), но оно имеет и метафорическое, более широкое значение. Можно быть рабом страстей, своей работы, своих привычек, супруга или супруги, которых по тем или иным причинам нельзя оставить. В мире еще полно людей, которые, хоть и не являются официально чьими-то рабами, считают себя несвободными, отданными на милость неподконтрольных, безымянных экономических и социальных сил, или обстоятельств, или собственной глупости, и их личные амбиции постоянно приносятся в жертву. У современного потомка раба еще меньше надежды, чем у грешника, который может раскаяться. Бессильный, загнанный в ловушку человек может не видеть подобного способа мгновенно исцелиться. Жюльетта не рабыня: она никому не принадлежит. Она не крепостная: никто не имеет права принуждать ее к труду. Однако думать, что ваша жизнь кончена или не удалась, значит страдать от такого же отчаяния, какое охватывало людей в те дни, когда мир считал, что не может обойтись без рабов. Вот почему важно понять, что означало формальное рабство.

В прошлом люди становились рабами по трем основным причинам. Первой был страх: они не хотели умирать, сколько бы страданий ни причиняла жизнь. Они соглашались, чтобы их презирали короли, рыцари и другие любители насилия, считавшие смерть в битве наивысшей честью. Для них порабощение людей и приручение животных было частью того же стремления к власти и комфорту. Но рабы мирились и с тем, что с ними обращались как с животными, покупали и продавали, обривали головы, клеймили, били, давали им презрительные прозвища (Обезьяна, Унылый, Распутница, Зуд), потому что угнетение казалось неотъемлемой частью жизни для большинства людей. При династии Хань в Китае слово «раб» имело тот же корень, что «ребенок» или «жена и ребенок». Аналогичное беспрекословное подчинение навязывалось большинству населения в большинстве частей света, независимо от того, были ли они официально рабами или нет.

До того как 12 миллионов африканцев вывезли в рабство в Новый Свет, главными жертвами были славяне. На них охотились римляне, христиане, мусульмане, викинги и татары, их экспортировали по всему миру. Слово slav стало обозначать «чужестранец»; в большинстве религий считалось, что порабощать чужестранцев допустимо. Британские дети, которых угоняли в рабство, – девочек откармливали, чтобы получить более высокую цену, – тоже становились «славянами» [2] . Позднее, когда славяне оказались под властью тиранов и утратили надежду на спасение, появились мрачные умозаключения, что в характере славян есть нечто обрекающее их на порабощение. Это ложное рассуждение, подразумевающее, что произошедшее неминуемо должно было случиться. Ни один свободный человек не должен так думать: эту логику навязывали рабам, чтобы сломить их волю.

2

Согласно общепринятой на данный момент версии, английское слово slave происходит от греческого ??????? (невольник). Относительно происхождения последнего мнения расходятся: некоторые исследователи связывают его с племенным названием славян, которые часто становились объектом работорговли, некоторые считают сходство слов случайным совпадением. Прим. ред.

Страх почти всегда был сильнее стремления к свободе: люди не рождаются свободными. Однако император Византии Маврикий (582–602) обнаружил одно исключение. Его поразили три захваченных им славянина, у которых не было оружия. У них с собой были только гитары, или цитры, и они бродили по свету и пели о радостях свободы, жизни на просторах, на свежем ветру. Они сказали ему: «Это нормально, когда те, кому чужда война, с рвением посвящают себя музыке». Их песни были о доброй воле, и они стали известны как люди со свободной волей. В 1700 году такие люди еще встречались, но Петр Первый постановил, что их больше не должно быть: все должны принадлежать к тому или иному сословию, с установленными законом повинностями. Однако 150 лет спустя Тарас Шевченко, освобожденный украинский крепостной, сочинял стихи в той же традиции, клеймя деспотов и настаивая, что надежду можно найти в природе.