Интимная история человечества

Зельдин Теодор

Затем эти женщины собрались вместе для в высшей степени смелого интеллектуального приключения: они учредили европейский литературный фестиваль, куда приглашают всемирно известных писателей, критиков и художников. Сюда стекаются несколько сотен человек, и отчасти поэтому в таком маленьком городке четыре книжных магазина. Я думаю, что на этом фундаменте однажды может вырасти университет нового типа. В конце концов, Оксфорд, когда в нем основали университет, был городком всего в 950 домов. Это удовлетворило потребность в образованных священниках, адвокатах и учителях, но теперь, когда профессиональной подготовки для интеллектуалов уже недостаточно, пришло время для нового типа университета, который не будет представлять из себя гетто для молодежи, а станет местом, где все поколения смогут обмениваться опытом, традициями и надеждами.

«Во время наших женских собраний я отправляю мужа наверх, и иногда он подслушивает и потом задает мне вопросы», – говорит одна женщина. «Мой муж интересуется только физикой и механикой», – жалуется другая. «Когда он узнал, что я проведу

весь день на фестивале, – говорит третья, – он рассердился». «У каждого есть свой тайный сад, – говорит четвертая. – Каждая из нас предстает в какой-то роли. Если бы я показала себя такой, какая я есть, никто бы мне не поверил. Я держу свои мысли при себе. Я не хочу раскрывать свою истинную натуру». «Мужчины, – заключает еще одна, – зарабатывают на жизнь. А мы за них думаем».

Разговор между мужчинами и женщинами едва начался.

Неужели неизбежно, что столько разговоров оказываются бесплодными? Почему, несмотря на многовековой опыт, люди по-прежнему так неуклюжи, грубы, невнимательны в беседе, и даже среди американцев, воспитанных на том, что молчание считается недружественным, 40 процентов жалуются, что они стесняются говорить свободно? Ответ заключается в том, что умение разговаривать все еще находится в зачаточном состоянии.

Память мира забита именами генералов, а не собеседников – может быть, потому, что в прошлом люди говорили гораздо меньше, чем сейчас. «Человека, который много говорит, каким бы мудрым он ни был, причисляют к глупцам», – сказал персидский правитель Кей-Кавус из Горгана, и на протяжении большей части истории мир соглашался с ним. Идеальный герой Гомера, отличавшийся не только мужеством, но и красноречием, был редкостью. Индуистская богиня речи Сарасвати обитала только «на языках поэтов», и, когда обычные люди говорили, она помогала им осознать, что они проявляют божественное творческое начало. В 1787 году один англичанин-путешественник заметил молчаливость французских крестьян в стране, элита которой славилась велеречивостью.

Это древнее молчание крестьян еще заметно в некоторых частях Финляндии, которая считается самой неразговорчивой страной на планете. «Одного слова достаточно, чтобы наделать много бед», – гласит финская пословица. В самой тихой провинции Финляндии, Хяме, гордятся рассказом о фермере, который пришел в гости к соседу и долго сидел молча, ничего не говоря, пока хозяин не спросил его, зачем он пришел. Наконец он выдавил из себя, что у него горит дом. Эти финны жили на уединенных хуторах, а не в деревнях и привыкли хранить молчание. Антропологи говорят, что в Центральной Африке есть места, где люди «не считают себя обязанными высказываться в обществе других людей, потому что именно речь, а не молчание доставляет человеку неприятности». Другие отмечают, что на Мадагаскаре важно следить за тем, что говоришь, так как информация – дефицитный товар, который нужно копить, потому что она дает престиж и потому что, если твое утверждение окажется неточным, это приведет к серьезной потере репутации. Это свойственно не какой-то одной части мира, а многим профессиям и многим ситуациям в других местах: есть достаточно причин молчать, прежде всего – боязнь выставить себя дураком. К моей знакомой пожилой вдове, жившей в нескольких километрах от Оксфорда, приходили другие дамы и просто «сидели с ней», практически ничего не говоря целый час. Что поучительно на Мадагаскаре, так это то, что мужчины настолько беспокоятся о том, чтобы не потерять лицо и не оскорбить других мужчин, что предоставляют слово женщинам. Когда они хотят покритиковать, они просят женщин сделать это за них, что женщины и делают по-французски, а не на малагасийском языке. Когда мужчины погоняют коров, они употребляют только ругательства и только по-французски. А потом мужчины критикуют женщин за то, что у них длинные языки.

Свобода слова была пустым звуком до тех пор, пока люди не избавились от ощущения, что они не умеют правильно выражаться. Им было недостаточно собираться в городах, чтобы научиться разговаривать. Им нужно было сначала преодолеть старую, глубоко укоренившуюся неприязнь к тому, что их прерывали (это воспринималось почти как ножом по горлу). Затем их нужно было побуждать к разговору из-за необходимости обсудить то, в чем они сомневались, и из-за того, что они не знали, чему верить. Языки развязались только тогда, когда ученые и философы стали говорить (еще в Древней Греции, но повторяют и сейчас), что истину познать невозможно, что все постоянно меняется, все многозначно и очень сложно и только скептики мудры. Изобретение демократии тоже требовало, чтобы люди говорили то, что думают, и выражали свое мнение на публичных собраниях. Сиракузы на Сицилии, город греческих иммигрантов, прообраза поселенцев Новой Англии, были первой демократией. Там жил учитель ораторского искусства по имени Коракс. Вскоре риторика стала наивысшим искусством в эллинском мире и самой важной частью образования. Хотя некоторые считали, что для того, чтобы быть впечатляющим оратором, необходимо быть знакомым со всеми областями науки, большинство были слишком нетерпеливы, и поэтому был придуман более короткий путь к успеху: программу свели к простому обучению диспуту, приемам беседы на любую тему, даже если человек ничего о ней не знал. Способность говорить убедительно стала новым повальным увлечением, интеллектуальной игрой, превратившей политику и суды в забаву, когда ораторы соревновались друг с другом, как спортсмены, но порождая гораздо больше сильных эмоций. Самый известный учитель риторики Горгий, сначала служивший послом

Сиракуз в Афинах, считал себя магом из-за того, что рифмовал фразы, как будто это заклинания.

Но это была не беседа. Первым известным мастером беседы был Сократ, заменивший словесную перепалку диалогом. Пусть и не он изобрел диалог, который изначально был сицилийской пантомимой или кукольной пьесой, но он ввел понятие о том, что люди не могут быть рассудительны сами по себе, что им нужен кто-то еще, чтобы их стимулировать. До него образцом любой речи был монолог: мудрец или бог говорил, а остальные слушали. Но Сократ пережил травму, связанную с научной деятельностью, и у него осталось чувство, что он никогда не узнает истину. Его блестящая мысль заключалась в том, что, если собрать вместе двух неуверенных в себе людей, они смогут достичь того, чего не могут по отдельности: открыть для себя истину, свою собственную. Спрашивая друг друга и исследуя предубеждения, разделяя каждое из них на множество частей, находя недостатки, никогда не нападая и не оскорбляя, но всегда выискивая, в чем можно было бы согласиться, двигаясь маленькими шажками от согласия в чем-то одном к согласию в другом, они постепенно узнают, в чем цель жизни. Блуждая по Афинам, по рынкам и местам встреч, Сократ демонстрировал, как работает диалог, обращаясь к ремесленникам, политикам и людям всех профессий, расспрашивая об их работе и мнениях. Что бы они ни делали в данный момент, у них должна быть причина, они должны думать, что это правильно, или справедливо, или красиво. И поэтому в дискуссии он акцентировал внимание на значении слов. Он утверждал, что недостаточно просто повторять то, что говорят другие, заимствовать убеждения. Их приходилось вырабатывать самому. Он был учителем, какого никогда прежде не было, который отказывался учить, брать плату, настаивая на том, что он такой же невежественный, как и его ученик, и единственный способ найти смысл жизни – это беседа.

Сократ был исключительно уродлив, почти гротескно, но он показал, как два человека могут стать красивыми друг для друга благодаря тому, как они разговаривают. «Кое-кто из тех, кто посещает мою компанию, сначала кажутся совершенно не умеющими рассуждать, но по мере развития дискуссии все те, кому благоволят небеса, прогрессируют со скоростью, которая кажется удивительной для других, равно как и для них самих, хотя ясно же, что они ничему от меня не научились. Многие удивительные истины, которые они рождают, были открыты ими самими изнутри. Но доставка – дело небес и мое». Мать Сократа была повитухой, и он тоже видел себя в этой роли. Чтобы родились идеи, нужна повитуха. Это было одно из величайших открытий.

Однако некоторые считали Сократа слишком странным, раздражающим, провокационным. То, что мнение разделяли все, не впечатляло Сократа, он все равно подвергал его сомнению. Его ирония приводила в замешательство, потому что он, казалось, имел в виду две противоположные вещи одновременно. Кроме того, он издевался над демократией и предпочел быть приговоренным к смерти, чтобы доказать, что она может быть несправедливой. Жизнь, которая не ставит под сомнение саму себя, говорил он своим преследователям, не стоит того, чтобы жить.

Но беседа состоит не только из вопросов: Сократ изобрел лишь ее половину. Требовалось еще одно восстание, и оно случилось в эпоху Ренессанса. Это был бунт женщин.

Пока успех в жизни зависел от военной мощи, знатного происхождения или наличия покровителя, «общаться» понималось как «жить с кем-то, часто навещать кого-то, принадлежать к кругу кого-то могущественного», когда слова были не нужны, кроме как для того, чтобы провозглашать свою покорность и преданность. В книгах по этикету для придворных советовали сосредоточиться на защите своей репутации, используя военные метафоры, чтобы подкреплять свою гордыню: заключать союзы, использовать слова как оружие, а оскорбления – как снаряды против своих соперников, демонстрировать силу готовностью к конфронтации, устраивать ссоры, блефовать. Язык придворных еще долго оставался грубым, манера поведения – напускной, а образцом для подражания были напыщенные петухи. Но потом придворные дамы устали от этого, и сначала в Италии, затем во Франции и Англии и, наконец, во всей Европе и за ее пределами был сформирован новый идеал поведения человека, требующий обратного – вежливости, мягкости, такта и культуры. Образцом для всеобщего подражания была мадам де Рамбуйе (в девичестве Пизани, она была наполовину итальянкой). Точно так же, как Мэрилин Монро показала целому поколению, что такое «быть сексуальной», мадам де Рамбуйе показала, что значит общаться в самом утонченном смысле. Теперь уже было неважно, насколько человек богат, родовит или физически красив, главное, чтобы он умел вести беседу.

Она организовала беседу совершенно по-новому. Салон был противоположностью большого зала короля или барона, его характерной чертой была камерность – допустим, дюжина человек, самое большее – два десятка. Иногда его называли альковом. Там председательствовала дама, обладавшая способностями вытаскивать лучшее из талантливых людей, которых она приглашала не из-за их статуса, а потому, что им было что сказать и в организованной ею компании они еще лучше это выражали. Сократ изобрел беседу как дуэт. Мадам Рамбуйе не пыталась создать камерный оркестр, где у каждого была своя партия; скорее она создала театр, где каждый мог оценить эффект своих слов и получить реакцию. Люди всех сословий и национальностей собирались для бесед в ее салоне – и во многих других салонах, подражавших ей, – и рассматривали жизнь с той же отстраненностью, какую предпочитал Сократ, но вместо того, чтобы мучиться вопросами к самим себе, сосредотачивались на изящном выражении своих мыслей.