Интрижка
Шрифт:
— Я очень рада, что ты дома, Джиджи, но думаю, мне следует тебя предупредить. — Козима взглянула на меня краем глаза, передавая мои сумки таксисту. Это был пожилой мужчина из Восточной Индии с особым запахом и прекрасными карими глазами, который с нервным одобрением смотрел на мою великолепную сестру. — Елена обрушится на тебя, как молот Божий, за то, что ты не появлялась дома четыре года.
— Я видела ее два года назад, — слабо возразила я, но не могла встретиться с ней взглядом, когда мы садились в желтое такси, потому что я знала, что это неубедительное
— Я знаю, что вы двое… — Козима изо всех сил пыталась найти дипломатические слова, но они дались нелегко. — Между вами расстояние, но вы сестры, и ей больно, что ты никогда не приходишь домой.
— Я дома сейчас. — Но я прислонила голову к ее тонкому плечу и вздохнула, потому что знал, что хоть она и говорила о Елене, на самом деле она говорила о поведении всей семьи. Четыре года были слишком долгим сроком, особенно для такой дружной семьи, как наша. — А я принесла Елене ее единственный порок — шоколадные конфеты «Боннет».
Наша старшая сестра была одной из тех женщин, чья работа была жизнью, и это, я думаю, было главной причиной того, что Америка ей нравилась гораздо больше, чем наша родная Италия. Она поступила на юридический факультет, как только у близнецов накопилось достаточно денег, чтобы привезти ее с родины, и теперь, всего четыре года спустя, она работала в одной из ведущих фирм страны. Для нее оторваться от работы для мужчины было довольно большим делом.
— Поэтому я думаю, что у неё и этого парня довольно серьезно. — сказала я, широко зевнув.
Козима кудахтала и взяла мою руку в свою бронзовую. Мы выглядели настолько непохожими, что никто никогда не верил, что мы родственники. Близнецы, Козима и Себастьян, были зеркальными отражениями друг друга, пока Елена парила где-то посередине между ними, с темно-рыжими каштановыми волосами и бурно-серыми глазами, похожими на мои собственные.
Козима неэлегантно фыркнула.
— Они были вместе почти все время, пока тебя не было. Елена хочет, чтобы они усыновили ребенка.
— А как насчет брака? — Я села, пораженная.
Брак был огромным событием для нашей очень традиционной итальянской матери. Я не могла представить ее реакцию на ребенка, рожденного вне брака.
— Дэниел не верит в брак. — Она пожала плечами, но в ее глазах мелькнула печаль, и мне стало интересно, что она знает о загадочном Дэниеле. — Мама, возможно, этого не понимает, но она любит Дэниела настолько, что простила ему это. К тому же, Елене и так тяжело. Тебя здесь не было, но она вспылила, когда они поняли, что она не может иметь детей.
Я поджала губы и посмотрела в окно на проносящиеся в ночи огни. Елена всегда хотела быть матерью. Из всех нас она была самой традиционной итальянкой, жаждущей семейной жизни, являющейся краеугольным камнем культуры. По иронии судьбы, я всегда находила, что в ней меньше всего материнских черт, чем в любом другом человеке, которого я знала. Несмотря на мои сомнения по поводу старшей сестры, мне было очень стыдно, что я не была рядом с ней.
— Ах, город. — Козима потянула меня
Я вздохнула и положила голову на затхлый подголовник, наблюдая, как приближаются яркие огни Нью-Йорка. У меня было ощущение, что Козима говорит не только о городе, я до сих пор не осознавала, как много я пропустила за последние четыре года и, возможно, как тяжело мне будет вернуться домой.
Мое беспокойство исчезло в тот момент, когда мы с Козимой подъехали к маминому таун-хаусу на границе Сохо и Маленькой Италии. Это было старое кирпичное здание с черной отделкой и красными цветами в оконных коробках. Мама жила там с тех пор, как они с Еленой переехали в Америку четыре года назад, но я была внутри только один раз, когда Козима привезла меня на открытие маминого ресторана.
Как только Козима открыла дверь, нас поразил резкий запах маминой итальянской кухни и тепло многих тел. Мы прошли через небольшую прихожую в длинную гостиную, где, к моему легкому ужасу и удивлению, стояла небольшая группа людей и кричала: «Сюрприз!»
Я радостно рассмеялась над Козимой, когда она толкнула меня в многочисленные ожидающие руки:
— Я не могу поверить, что ты сделала это, Жизель.
Голос моей матери, его сильный акцент, тяжелый звук, заставил меня застыть на месте, и, не зная почему, у меня на глазах выступили слезы. Ее лицо было единственным, что я увидела в толпе, и с грустью осознала, что забыла, как она выглядела на самом деле. Близнецы унаследовали ее цвет лица, чернильные волны, золотистые глаза и карамельную кожу, но ее фигура, классические песочные часы, как у Софи Лорен, но смягченная хорошей едой и добрым возрастом, была похожа на мою. Я тихо всхлипнула, когда она заключила меня в свои теплые объятия, и меня окутал аромат розмарина и солнечного света.
— Жизель, моя французская малышка, — бормотала она снова и снова, обнимая меня, ее пальцы нежно тянули мои спутанные волосы.
— Мама, — выдохнула я, прежде чем уткнуться лицом в ее волосы. Мы стояли так посреди комнаты, полной людей, несколько минут, прежде чем я смогла прийти в себя. Хотя мы почти каждый день разговаривали по телефону или по электронной почте, мне было невыразимо приятно снова быть с мамой. Как и в случае с другими моими братьями и сестрами, она была для меня всем, и меня удивляло — теперь, когда была дома, — что мне когда-либо было комфортно оставаться в стороне.
— Перестань ее тянуть, мам.
Богатый голос, мужской эквивалент голоса Козимы, но более глубокий и мрачный, разнесся по комнате, и с радостным воплем я бросилась из рук мамы в руки Себастьяна.
Он усмехнулся, поймал меня и легко поднял на руки.
— Ты выросла, Миа Сорелла, а твои волосы… — Он потянул за кусок. — Мне кажется, я впервые вижу тебя рыжей с тех пор, как тебе исполнилось двенадцать.
Я отстранилась и улыбнулась его смехотворно красивому лицу.