Интуиция
Шрифт:
Но когда речь идет о вынесении судебного вердикта отдельным людям, интуитивная уверенность резко идет вверх. В 1983 г. Верховный суд США вынес постановление о петиции о помиловании убийцы Томаса Барефута. Эта петиция оспаривала надежность прогнозов психиатров относительно опасности преступника Судья Гарри Блэкман очень скептически отнесся к клинической интуиции двух психиатров, выступавших свидетелями во время судебного процесса. Хотя они не обследовали Барефута один из психиатров утверждал «с разумной медицинской уверенностью», что Барефут будет и далее представлять собой угрозу обществу. Другой психиатр пришел к такому же выводу, отмечая, что его профессиональные навыки «лежат в области психиатрии, где он является далеко не дилетантом», и что «с вероятностью 101%» Барефут будет представлять собой угрозу обществу. Их клинические
Границы клинической интуиции становятся очевидными и в экспериментах с ложными воспоминаниями. В трех различных исследованиях психиатры, психологи, социальные работники, адвокаты и судьи оценивали записанные на видеоленту показания детей. Могли ли они отличить ложные воспоминания, образовавшиеся из-за повторных допросов, создавших эффект внушения? Все исследования выявили одно и то же: хотя участники эксперимента были уверены в своей способности отличать истинные воспоминания от ложных, профессионалы показали результаты, не слишком отличавшиеся от чисто случайных. Ложные воспоминания ощущались и выглядели реальными.
А что, если мы будем сочетать клиническую интуицию со статистическими прогнозами? Что, если мы дадим профессионалам статистические прогнозы относительно будущей академической успеваемости какого-нибудь человека или о вероятности совершения им тяжких преступлений или суицида, а затем попросим их усовершенствовать эти прогнозы? Увы, отмечает психолог Робин Доус из Университета Карнеги—Меллона: в нескольких исследованиях, где это было проделано, прогнозы оказались гораздо точнее без профессиональных «усовершенствований».
Итак, что же следует из этих исследований для клинической практики? «Этот эффект можно суммировать одним словом "ноль"», — говорит Доус. Например, клинический исследователь Пол Мил, который получил признание, был выбран президентом Американской психологической ассоциации в очень молодом возрасте, был выбран в Национальную академию наук, не признавал за клинической интуицией никакого веса.
Сам Мил приписывал стойкую уверенность клиницистов в своих интуитивных прогнозах «ошибочной концепции этики»:
«Если я попытаюсь предсказать что-то важное в отношении студента колледжа, или преступника, или пациента с депрессией, используя скорее неэффективные, чем эффективные средства, вследствие чего этому человеку или налогоплательщику придется заплатить в 10 раз больше денег, чем потребовалось бы мне, чтобы достичь более высокой точности в своих прогнозах, это было бы неэтично. И неважно, что мне, как прогнозисту, такой способ прогнозирования кажется более удобным, приятным и уютным... Не стоит говорить: "Меня не волнуют результаты этих исследований, я клиницист, и полагаюсь на свой клинический опыт". К клиническому опыту можно обращаться, если он — единственное, что имеется в нашем распоряжении, если научные доказательства не в состоянии (из-за своего недостаточного количества или качества) ответить на наш вопрос. Это не является достоверным опровержением тогда, когда исследования дают отрицательный ответ. Тот, кто считает позицию "Мой опыт показывает..." достойным ответом на результаты исследований, впадает в самообман. Должно быть, он никогда не изучал историю медицины, не говоря уже о психологии суеверий. Абсурдно и высокомерно притворяться, что получение степени доктора психологии дает мне иммунитет против ошибок создания выборки, восприятия, регистрации, памяти, поиска информации и умозаключений, которым подвержен человеческий разум».
Учитывая нашу способность к интуиции в социальном взаимодействии (глава 2) и к интуитивному обучению (глава 3), почему же мы демонстрируем такие скверные результаты в области профессиональной интуиции?
Почему ошибается клиническая интуиция
Давайте подумаем над тем, что мы, эксперты в сфере человековедения, должны сделать, чтобы точно объяснить или предсказать поведение. Мы должны интуитивно понять корреляции между различными предикторами и рассматриваемым критерием — академической успеваемостью, склонностью к насилию, суициду и т. д. Затем мы должны надлежащим образом взвесить каждый предиктор. Но, как мы уже отмечали ранее, мы склонны ошибаться при выполнении подобных заданий. Интуиция эксперта позволяет нам добиваться успеха в самых разных заданиях, начиная от игры в шахматы и заканчивая определением пола цыплят. Но в очередях в магазине — где вычисления относительно просты — нам нужны счетные машины.
В своих новаторских экспериментах Лорен и Джин Чапмен показали, каким образом иллюзии корреляции могут нарушать интерпретацию результатов клинических исследований. Они предложили профессиональным клиницистам изучить результаты выполнения некоторых психологических тестов и некоторые диагнозы. Клиницисты, убежденные в том, что подозрительные люди выделяют глаза в тесте «Нарисуй человека», видели то, что ожидали найти. Это происходило даже в тех случаях, когда подозрительные люди меньше прорисовывали глаза, чем люди, не являющиеся подозрительными. Давайте предположим существование какой-либо взаимосвязи — и мы скорее всего увидим примеры, подтверждающие ее. Верить — это видеть.
Ретроспективный взгляд также подливает масла в огонь чувства клиницистов относительно того, что они могли предсказать то, что, как им стало известно, произошло. После самоубийства рок-музыканта Курта Кобейна комментаторы утреннего выпуска новостей думали, что они видели депрессию, проходящую красной нитью через всю лирику Кобейна. Дэвид Розенхан и его семеро сотрудников описали поразительный пример потенциальной ошибки в объяснении постфактум. Чтобы проверить клинические озарения специалистов в области психического здоровья, члены этой команды исследователей записывались на прием к различным сотрудникам больницы и жаловались на то, что они «слышат голоса». Если не считать того, что они называли вымышленные имена и место работы, исследователи честно излагали историю своей жизни и описывали свое эмоциональное состояние и отсутствие прочих симптомов. Большинству из них ставили диагноз «шизофрения» и отправляли в больницу на две-три недели. Затем больничные клиницисты искали ранние проявления болезни в историях жизни псевдопациентов и те проявления поведения в больнице, которые «подтверждали» и «объясняли» диагноз. Розенхан рассказывает об одном из таких псевдопациентов, который правдиво объяснил интервьюеру, что у «него в раннем детстве были близкие отношения с матерью, но достаточно прохладные отношения с отцом». Однако в подростковый период и позже отец стал его близким другом, тогда как отношения с матерью стали более прохладными. Его нынешние отношения с женой характеризовались близостью и теплотой. За исключением случайных вспышек гнева, трения между ними были минимальными. Физически детей накапывали очень редко.
Интервьюер, «знавший», что этот человек страдает шизофренией, дат следующее истолкование проблемы:
«Этот белый 39-летний мужчина... демонстрирует длинную историю значительной амбивалентности в своих близких отношениях, которая началась в раннем детстве. Теплые отношения с матерью стали более прохладными в подростковом возрасте. По описанию пациента, отношения с отцом становились все более далекими. Аффективная стабильность отсутствует. Попытки пациента контролировать свою эмоциональность в отношениях с женой и детьми перемежались вспышками гнева и, в случае детей, физическими наказаниями. И хотя он говорит, что у него есть несколько хороших друзей, в этих отношениях также ощущается существенная амбивалентность».
Розенхан впоследствии говорил некоторым сотрудникам (кто слышат о его противоречивом эксперименте, но сомневался, что такие ошибки могли произойти в их больнице), что в течение следующих трех месяцев в больнице появится от одного до трех псевдопациентов. Через три месяца он предлагал сотрудникам больницы воспользоваться своей клинической интуицией, чтобы догадаться, кто из 193 пациентов, помешенных в больницу за это время, на самом деле был псевдопациентом. Из вновь поступивших 193 пациентов по меньшей мере один сотрудник госпиталя счел 41 из них псевдопациентами. На самом деле среди 193 пациентов не было ни одного псевдопациента.