Инверсии
Шрифт:
— Хозяйка!
— … но я оставила Мифели указание, что весь капитал станет твоим, только когда ты получишь звание доктора. Я бы посоветовала тебе купить дом и участок земли, но…
— Хозяйка? Вы говорите — счет? Зачем? Откуда? Где? — сказал я, искренне удивленный.
Она уже оставила мне то, что, на ее взгляд, мне могло пригодиться. А хранить подарок — ее запасы лекарств и сырья — я мог в выделенной мне комнате, в доме моего нового наставника доктора Хилбиера.
— Эти деньги дал мне король, — сказала она. — Мне они не нужны. Они твои. А еще в этом пакете — ключ от моего дневника. В нем все мои заметки и описания
— Ах, хозяйка!
Она взяла мою руку в свои ладони и пожала.
— Стань хорошим доктором, Элф. Стань хорошим человеком. Ну а теперь, — сказала она с безнадежно грустным и неубедительным смешком, — чтобы не истечь слезами и не обезводить наши организмы, давай будем про…
— А если я стану доктором, хозяйка? — спросил я, и голос мой прозвучал довольно сдержанно и холодно — я даже не думал, что мне это по силам в такое мгновение. — Если я стану доктором и использую часть денег, чтобы повторить ваш путь и приехать в Дрезен?
Она начала отворачиваться, полуобернулась назад и посмотрела на деревянные мостки пристани.
— Нет, Элф. Нет, я думаю, меня там не будет. — Она подняла взгляд и отважно улыбнулась. — Прощай, Элф. Будь счастлив.
— Прощайте, хозяйка. Спасибо вам. Я буду любить вас вечно.
Эти слова родились у меня в голове, и я чувствовал в себе силы произнести их, мог бы произнести, чуть было не произнес — но все же не произнес. Может быть, именно то, что я не произнес этих слов, даже не зная, что помышлял об этом, и позволило мне сохранить остатки самоуважения.
Она медленно преодолела первую половину крутого трапа, потом подняла голову, ускорила шаг, распрямила спину и, ни разу не обернувшись, заспешила на огромный галион; ее темная шляпка исчезла где-то между черными переплетениями канатов.
Я медленно, опустив голову, побрел назад в город. Слезы катились у меня по носу, а на сердце было черным-черно. Несколько раз я хотел оглянуться, но убеждал себя, что корабль еще не отплыл. Все время я надеялся, надеялся, надеялся, что услышу стук каблучков, или ускоренный шаг носильщиков с паланкином, или громыхание наемного экипажа и фырканье скакунов, а потом ее голос.
Выстрелила пушка, отмечая очередной колокол, гул разнесся по всему городу, с криками и гамом взмыли в воздух стаи птиц, но я все еще ни разу не оглянулся, так как думал, что из этой части города не видны гавань и пристань, а когда я все же поднял голову и обернулся, то понял, что зашел слишком далеко, что стою на рыночной площади, откуда не видно не то что галиона, а даже его верхних парусов.
Я бросился обратно вниз тем же путем, которым пришел. Я думал, что опоздаю, но не опоздал, и, когда пристань снова оказалась в поле моего зрения, я увидел огромный, похожий на луковицу корабль, который величественно двигался к выходу из гавани — его буксировали две длинные галеры, полные налегающих на весла гребцов. На пристани все еще толпились люди, они махали пассажирам и команде, собравшимся на корме удаляющегося галиона. Я не увидел на корабле доктора.
Я не увидел ее на корабле!
Я понесся по пристани как сумасшедший, я искал ее. Я заглядывал во все лица, изучал их выражения, разбирал каждую походку, каждую осанку, словно в своей безответной любви и в самом деле уверовал, что она решила сойти с корабля и остаться здесь, остаться со мной, что весь этот демонстративный отъезд — всего лишь безумно затянувшаяся шутка и что она, сойдя с корабля, решила помучить меня еще немного и переоделась до неузнаваемости.
Галион вышел в открытое море, а я почти и не заметил этого. Галеры, оставляя за собой буруны, возвращались назад, а корабль, оказавшись в открытых водах за волноломом, распустил кремовые паруса и, поймав в них ветер, набирал ход.
Люди стали покидать пристань, остались лишь две рыдающие женщины. Одна стояла, забыв обо всем вокруг, почти совсем закрыв лицо ладонями, другая сидела на корточках, подняв пустые глаза к небесам, а по ее щекам струились слезы.
… А я стоял, уставившись в пространство между маяками гавани, где вдалеке виднелась неровная полуокружность береговой линии Кратерного озера. Так я стоял там, недоумевающий, ошарашенный, не чуя под собой ног. Я тряс головой и бормотал что-то себе под нос, несколько раз порывался уйти, но возвращался к пристани, влекомый предательским поблескиванием воды, которая разлучила меня с ней. Меня хлестал ветер, уносивший ее все дальше с каждым ударом моего и ее сердца, и оглушали резкие крики кружащих в воздухе морских птиц и тихие, безнадежные рыдания женщин.
24. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
Телохранитель ДеВар проснулся оттого, что летал во сне. Он полежал несколько мгновений в темноте, пока не проснулся полностью и не вспомнил, где он, как его зовут, кто он и что происходит.
Тяжесть всего произошедшего за последние дни придавливала его к земле, словно дюжина кольчуг, накиданных на его кровать одна поверх другой. Он даже еле слышно застонал, переворачиваясь на узкой кушетке, и улегся, подсунув одну руку под затылок и уставившись в темноту.
Война в Ладенсионе была проиграна. Окончательно и бесповоротно. Бароны получили все, о чем просили, и даже больше, просто взяв то, что им было нужно. Герцоги Сималг и Ралбут возвращались домой с остатками потрепанной и утратившей боевой дух армии.
Латтенс еще немного приблизился к смерти, и болезнь его упорно противилась любым средствам, какие только могли изобрести врачи.
Не далее как вчера УрЛейн присутствовал на военном совете, и там из кучи докладов и шифрованных сообщений размер катастрофы в Ладенсионе стал ясен в полной мере. Но УрЛейн смотрел пустым взглядом на столешницу, произнося какие-то односложные слова. Он продемонстрировал чуть больше живости и искорку своего прежнего пыла, когда огульно объявил виновными во всех бедах Сималга и Ралбута, но и эта тирада к концу стала казаться тусклой и вымученной, словно даже гнев был ему не по силам.
Совет пришел к выводу, что выправить положение уже невозможно. Армии должны вернуться, о раненых необходимо позаботиться. С этой целью будет построена новая больница. Армию сократят до минимума, необходимого для защиты Тассасена. В некоторых городах уже случались беспорядки — люди, поначалу только ворчавшие из-за увеличения налогов в связи с войной, узнав, что их деньги потрачены впустую, вышли на улицы. Налоги придется сократить, чтобы умиротворить население, а потому некоторые проекты следует приостановить, а другие — вообще прикрыть. В какой-то момент придется вступить в переговоры с мятежными баронами, чтобы после стабилизации положения урегулировать некоторые вопросы.