Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы
Шрифт:
В число избранных, разумеется, надлежало включать и женщин {8} . Ввиду огромной потребности в квалифицированных кадрах эта цель формулировалась не с точки зрения эмансипации женщин, а как «фактор величайшего экономического значения» {9} .22 февраля 1929 г. ЦК ВКП(б) принял первые меры по содействию подготовке женщин-инженеров и ввел для них 20%-ную квоту на прием в высшие технические учебные заведения (втузы), также 20%-ную — на прием в институты химической и текстильной промышленности, в техникумы и на рабочие факультеты (рабфаки) [1] и 35%-ную — на прием в высшие учебные заведения в текстильных регионах {10} . От крупных предприятий требовали создавать специальные курсы для работниц с целью их подготовки к обучению в высшей школе; с 1929 по 1930 г. курсы только для женщин существовали также в 27 технических вузах и на 80 рабфаках {11} .
1
Техникум — специальное учебное заведение, в котором на протяжении трех лет обучались техники среднего уровня квалификации. Техникумы породила возросшая потребность в кадрах для индустриализации: первые из них были основаны Наркоматом просвещения в 1929 г., в 1930 г. их насчитывалось уже 320 по всему Советскому Союзу, а в 1936 г. число техникумов снизилось до 224. Данные взяты из кн.: Кадры тяжелой промышленности в цифрах. М., 1936. С. 47-51. Рабочий факультет (рабфак) — учреждение, призванное за два года подготовить рабочих, крестьян и их детей, не имевших достаточного школьного образования, к обучению в вузе. Рабфаки были созданы в 1919 г. и ликвидированы в конце 1930-х гг., поскольку предполагалось, что за истекший период каждый гражданин СССР получил возможности для необходимого систематического школьного образования.
Рабочие и работницы, а также их сыновья и дочери, в массовом масштабе проходили через рабфаки и сильно сокращенные курсы подготовки или сразу, без специального обучения, назначались инженерами. Председатель Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ), а впоследствии нарком тяжелой промышленности Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937) следующим образом обосновывал необходимость такой политики: «Когда перед нами стоит задача хозяйственного строительства, вполне естественно возникает вопрос, какие культурные и технические силы будут руководить этим преобразованием. Вы, подрастающее поколение красных специалистов, должны превратить нашу страну в социалистическую» {12} .
В данной работе предметом тщательного исследования служит «инженер нового типа» — его становление, его карьера, его частная жизнь и конфликты с государством. Рассматривается вопрос о том, как его пропагандировали и характеризовали в средствах массовой информации, как партия и государство пытались его воспитывать и как он сам воспринимал себя в качестве советского инженера. Откуда появились эти мужчины и женщины, какие ступени проходили они, совершая путь наверх, и как позиционировали себя в социалистическом государстве 1930-х годов? Какое представление о себе у них формировалось, как они вели себя по отношению к партии и правительству, каковы были их цели, желания и мечты?
Многочисленные работы о технической и хозяйственной элите Советского Союза {13} , а также о гибели старой технической интеллигенции и создании новой, коммунистической, рабочего происхождения, появились прежде всего в 1960-1970-е гг. {14} При этом следует особо отметить исследование Шейлы Фицпатрик, посвященное социальной мобильности. Фицпатрик впервые выдвинула тезис, что Сталин ставил своей задачей прежде всего не уничтожение старой, а создание новой, коммунистической элиты. Партийное руководство в 1928-1931 гг. заложило важнейшую кадровую основу для Советского Союза и с помощью многочисленных привилегий привязало этих людей к себе {15} . Возникла новая, многофункциональная элита {16} , которая поначалу руководила экономикой, а затем до 1985 г. в значительной степени служила источником рекрутирования в партийно-государственный аппарат {17} .
В данной работе будет показано, что речь шла не только об образовании слоя функционального руководства, но и о проекте «нового человека», о формировании поколения со специфическими нормами и ценностями, системой восприятия и принципами деятельности. Социальная история и история социальной структуры позволили сделать много важных выводов о состоянии советского общества и условиях его существования. Но способы, основанные на количественной оценке и объективации, вели к пренебрежению важнейшей культурной составляющей явлений, а также субъективным советским опытом, свойственным отдельным группам лиц {18} . Наверстать это упущение, рассмотреть историю Советского Союза с помощью нового объектива с новым фокусным расстоянием и подрегулировать «аппаратуру» вопросов, чтобы скорректировать представление о ситуации 1930-х гг., означает приступить к созданию новой культурной истории. Ранее было установлено, что Политбюро в 1928 г. инициировало кампанию травли и волну террора против «старых», сформировавшихся при царе инженеров и в то же время начало массовое обучение молодых, придерживавшихся коммунистических убеждений рабочих и работниц инженерным профессиям, что в июне 1931 г. старых специалистов реабилитировали и всем инженерам в целом предоставили особые привилегии, что начало стахановского движения в сентябре 1935 г. означало новую радикализацию и воскрешение враждебности по отношению к инженерам, прямо вылившуюся в террор 1937-1938 гг. Но при этом почти полностью игнорировался аспект официальных ценностей, лейтмотивов и приоритетов. Здесь, во-первых, практикуется культурно-исторический подход в том смысле, что весь круг советских ценностей и норм 1930-х гг., которые представлены в политических речах, газетных и журнальных статьях, литературных произведениях и фильмах, посвященных инженерам, рассматривается с самым серьезным вниманием и (реконструируется в качестве решающего фактора формирования нового инженера. Во-вторых, культурная история понимается как субъективация. Историю новой технической интеллигенции следует рассказать с позиции ее действующих лиц {19} . На передний план из-за социально-исторической статистики и дат снова должен выступить отдельный человек; на «скелет» нужно нарастить «мясо» {20} . Рудольф Фирхаус сформировал для этой сферы исследований понятие «жизненный мир» {21} . Исследовать мир инженеров — значит взглянуть на 1930-е гг. глазами этих современников избранной нами эпохи, попросить их рассказать о том, какой представлялась им окружающая обстановка, что их воодушевляло и из-за чего они страдали, какие их волновали надежды и страхи, чем они гордились и что презирали, чему придавали большое значение, а что считали несущественным, что хорошо сохраняли в памяти, а что «вытесняли» из нее. Их коллективный набор норм и ценностей, мировоззрение и жизненная философия, традиции и ритуалы, нравы и обычаи, поведенческие стереотипы и повседневные практики и понимаются нами как особая культура {22} . В центре данного исследования — «система коллективных смысловых конструкций», с помощью которых советские инженеры 1930-х гг. определяли явления современной им действительности, тот «комплекс общих представлений», благодаря которому они различали «важное и неважное, истинное и ложное, добро и зло, прекрасное и безобразное» {23} .
В данном исследовании рассматриваются главным образом четыре комплекса вопросов:
1). Если мы принимаем за отправную точку мысль о взаимодействии между понятиями, которые инженер составлял относительно окружающего мира, и данностями этого мира, то важно в первую очередь посмотреть, какие критерии предоставлялись в распоряжение инженера, какие популяризировались ценности и какое ему прививалось миропонимание. Способы интерпретации, предлагавшиеся в средствах массовой информации, речах партийных вождей, а также в кинофильмамх, романах и пьесах, играли существенную роль в формировании представления о мире и о самом себе у отдельных групп или индивидов {24} . Поэтому для начала мы выясним, какой образ инженера пропагандировался в тот или иной период: какими характерными свойствами должен был обладать новый технический специалист, чем он отличался от предшественника, получившего образование при царской власти, в каких отношениях находился с зарубежными коллегами и какие изменения претерпел этот идеал? Интересны не только качества, приписывавшиеся ему в трудовой деятельности, но и его предполагаемая роль в семье, на досуге, в обществе. Мы покажем, что подобные образцы действительно выполняли функцию катализатора и оказывали достаточно сильное воздействие на соответствующий круг лиц. Что же заимствовали инженеры, сознательно или бессознательно, из официально пропагандируемого образца, делая собственным идеалом, какие представления и требования они отвергали, насколько глубоко усваивали идеальный портрет инженера?
Под идеологией и пропагандой здесь понимаются конкретные, распространявшиеся по самым различным каналам образы, которые соответствовали линии партии.
2). Культурная история получила доступ в сферу исследования сталинизма еще и потому, что от нее ожидают новых ответов на вечный вопрос: что заставляло отдельных людей и целые группы следовать за коммунистической партией и участвовать в строительстве СССР? Ревизионисты отвергли убеждение «тоталитаристов», будто их вынуждали к этому только террор и насилие. Фицпатрик, в частности, высказала мысль, что история не только делается «сверху», но и вдохновляется «снизу» {25} . Мотивом, побуждавшим молодых инженеров поддерживать новое государство, она назвала социальную мобильность — невероятный взлет бедных, необразованных рабочих, которые превращались в ученых и уважаемых инженеров, хозяйственных руководителей и сотрудников наркоматов {26} . Вера Данхем, кроме того, сформулировала понятие «большая сделка»: партия обеспечивала благосостояние и комфорт и тем самым покупала себе лояльность и преданность {27} . Это результаты работ социально-исторического характера, теперь же идет поиск ответов, опирающихся не только на основные человеческие потребности {28} . Стивен Коткин одним из первых стал претендовать на то, чтобы описывать сталинизм как «набор ценностей, социальную идентичность, образ жизни», проливая, таким образом, новый свет на истоки поведения homo sovieticus {29} . За попытку отдать роль движущей силы индивиду его резко критиковал Игал Халфин, объявивший понятие субъекта у Коткина «неисторичным» и «психологичным». Сам Халфин придерживается убеждения, что с определенного момента структурирующее и формирующее воздействие на мысли и дела многих советских граждан оказывала власть новых советских дискурсов. Он не задается вопросом о том, существовала ли вера помимо дискурсов, а рассматривает проблему мотивации на языковом уровне {30} . Такой подход характерен и для Иохена Хелльбека, показывающего, что пропагандировавшийся образ нового человека мог заставить простых людей вроде рабочего Степана Поддубного все силы положить на то, чтобы уподобиться этому идеалу {31} .
Автор данной работы также стремится осветить причины, побуждавшие инженеров к активной и пассивной поддержке государства. При этом ни один стереотип объяснения не исключается и не пользуется однозначным предпочтением заранее. Материальные преимущества принимаются во внимание в той же мере, что и менталитет и основные ценностные ориентации отдельных лиц, а также влияние языка и образов пропаганды. Исследование не ограничивается исключительно анализом дискурса, который уже не ставит вопрос об убеждениях людей, поскольку исходит из того, что означающему нельзя подчинять означаемое. Мы больше намерены оперировать такими категориями, как личная позиция и опыт {32} . Но при рассмотрении этого вопроса речь идет отнюдь не только о сознательных действиях, а, скорее, о структурах и механизмах, помогавших привлечь инженеров на сторону нового государства. Кого из инженеров притягивали не столько идеология или материальные привилегии, сколько, например, авантюрный дух комсомола, приключения, которые тот обещал? Кто позволял интегрировать себя в партийную организацию, потому что ему нравилось пользоваться уважением и быть востребованным? Сколь многие, не в силах сопротивляться любви к технике, искали свой инженерный рай на великих стройках?
3). После формирования общего мировоззрения на передний план выходит развитие специфического советского инженерного этоса. Какое представление о себе вырабатывалось у этих техников, какие претензии предъявляли они к себе и качеству собственного труда, какое значение имела профессия в их жизни? Мы исследуем, как инженеры переживали свои рабочие будни, с какими проблемами сталкивались и как с ними справлялись. При этом нас прежде всего интересует новая культура техники, которую создавали эти мужчины и женщины, атрибуты, которыми они технику наделяли. Мы намерены хотя бы отчасти дать ответ на вопрос, не так давно поставленный Лореном Грэхемом: «Чему научил нас русский опыт в области науки и техники?» {33} Он обрисовал, что происходит, когда технике и естественным наукам не предоставляют следовать собственным законам, а подчиняют их политическим идеям и привязывают к идеологии. Подобный опыт, частью героический, частью мучительный, описывается здесь с точки зрения инженеров.
Желая обнаружить специфически советское представление о технике, мы автоматически приходим к вопросу о старой инженерной культуре, погибшей вместе с интеллигенцией царского времени. Автор данной работы стремится найти ответы на вопросы о том, какие экономические концепции, отношение к труду и инженерный этос были характерны для инженеров, получивших образование до 1917 г., и считались опасными в глазах членов Политбюро, прежде всего Сталина, Кагановича и Молотова.
Наряду с отношением новых инженеров к искусству их предшественников необходимо рассмотреть их отношение к зарубежным образцам и консультантам: служили они примером для подражания или объектом презрения, вызывала иностранная техника восхищение или пробуждала зависть и высокомерие, стали ли иностранные стандарты надолго эталоном и точкой отсчета для советских инженеров?