Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы
Шрифт:
В противоположность старому инженеру, заботившемуся, как считалось, исключительно о личном благе, новый ИТР жил работой и не знал, что такое комфорт. Инженер-производственник стал новым идеалом техника, который всюду пропагандировался. Обсуждались вопросы поощрения инженеров, работающих на предприятиях, путем повышения зарплаты, льготного приема их детей в вузы и улучшения их жилищных условий {708} : «Каждый инженер, каждый техник должен видеть, что не писание бумаг, но производство и только производство может дать ему максимум жизненных благ и морального удовлетворения» {709} . В силу острой нужды заводов и строек в инженерных кадрах выпускников институтов не только вербовали, но и направляли туда в принудительном порядке. На своем июльском пленуме в 1928 г. ЦК решил не позволять больше новоиспеченным инженерам самим выбирать место работы, а распределять на заводы и стройки по всей стране строго по плану. Большевики обязали молодых инженеров отрабатывать по месту распределения определенный срок: «2. Установить для каждого оканчивающего втуз или техникум обязательный3-годичный срок работы на производстве по указанию хозоргана» {710} .
Несмотря на новую кампанию, многие инженеры, однако, работали вовсе не там, где их хотела видеть партия и где в них нуждалось народное хозяйство. Осенью 1929 г. в Москве только 52% инженерно-технических кадров были заняты на производстве, тогда как остальные пристроились в административных учреждениях {712} . «Почему инженеры сидят за конторками? Инженеру место на передовых позициях производства», — восклицала газета «За индустриализацию» в мае 1931 г. О молодых специалистах она писала: «Преступление — держать их в канцеляриях…» {713} В статье под заголовком «Безответственность торжествует» газета сообщала, что некоторые предприятия набирают инженеров «про запас», заставляя их работать в архивах или бюро. 200 инженеров прозябали в таких «запасниках». {714} «Людей готовили для Магнитостроя, а они попали на… действующие заводы», — сетовал орган Наркомтяжпрома. Драматическое положение сложилось в Кузбассе, где имелось в наличии всего 25-30% необходимых специалистов {715} . Различные организации присваивали себе кадры, для них не предназначенные; выпускники вузов, которых ВСНХ посылал на Магнитку, отказывались туда ехать. Студенты Ленинградского строительного техникума, получив подобное направление, внезапно «заболели» и остались в Ленинграде {716} .
Новоиспеченные инженеры нередко старались избежать распределения, так как не верили в «авантюру великих строек» и строительные работы их не привлекали. Они не могли смириться с мыслью, что им придется трудиться за тысячи километров от друзей, театров и теплой постели. После пяти лет учебы многим молодым специалистам трудно было расстаться со столичным центром, ставшим для них символом новой жизни, и вернуться в провинцию, из которой они когда-то приехали. Добиваясь, чтобы выпускники вузов действительно занимали предназначенные им места на Урале или в Сибири, центральная комиссия по распределению кадров вместе с институтами прибегла к крутым мерам: дипломы перестали выдавать молодым инженерам на руки, а высылали на будущее место их работы. Таким образом, те, кто не прибывал куда следует, оставались без диплома {717} .
Инженеры старшего поколения, «мобилизованные» на главные объекты первой пятилетки помогать в строительстве нового комбината или пуске нового завода, тоже часто воспринимали такую командировку как ссылку. Директор Кузнецкстроя Сергей Миронович Франкфурт (1888-1937) пишет о присылаемых к нему на строительство инженерах: «В Москве, в Ленинграде, в Харькове они расценивали свой "добровольно принудительный" выезд в Сибирь, на Кузнецк-строй, почти как ссылку» {718} . По словам инженера Бориса Осиповича Лошака (р. 1900), Г.М. Кржижановский признавался ему, что масса мобилизованных инженеров по самым разным причинам не желает ехать в Донбасс {719} . Н.М. Власенко, который поехал на Магнитку сам, наблюдал в отделе кадров треста «Востоксталь» «интересные картины»: инженеры, главным образом старые, некоторые вместе с женами, слезно умоляли не посылать их на Магнитострой или Кузнецк-строй, предъявляя сотни справок и приводя всевозможные «объективные причины». Некоторых освобождали от командировки, но большинство скрепя сердце, простившись с семьей и комфортом, отправлялось «в ссылку», как кое-кто из них говорил вслух {720} .
Условия в провинции часто действительно были настолько нечеловеческие, что даже энтузиастов начинали одолевать сомнения. На какой-нибудь крупной стройке, выросшей вдали от привычной цивилизации, в чистом поле, среди грязи или льда, инженерам приходилось радоваться, если им доставалась койка в бараке-общежитии. Антисанитария там, как правило, царила страшная, досыта кормили редко, о культурных учреждениях и думать не стоило. Была только стройплощадка, глушь вокруг — и больше ничего. По словам Власенко, он имел весьма «смутные представления» о Магнитострое, однако полагал, будто «Магнитка — большой старый город». С тем большим ужасом увидел он, приехав туда, старый вагон вместо вокзала и «город», состоящий из палаток, землянок и нескольких бараков. Четыре месяца он провел в совершенно невыносимых условиях: ни матрацев, ни простыней, ни наволочек, ни одеял, вместо соломы — гнилое сено, до туалета бегали из барака чуть не километр. Особенно всем досаждали клопы {721} . И.В. Комзин, который отправился на Магнитку с молодой женой, полный романтических иллюзий, тоже рассказывает об отрезвлении, наступившем по прибытии на место: «После уютной московской квартиры очутиться в палатке, где вместо паркета земля и вместо больших солнечных окон мутное целлулоидное оконце — не такая уж большая радость» {722} .
В печати говорить о стройках в негативном ключе не дозволялось. Лишь в одной из немногих заметок об условиях на строительстве в декабре 1930 г. газета «За индустриализацию» подтвердила, что жизнь в провинции порой не сахар. Поселок из землянок на сопке Марс в Кузбассе она сравнивала с планетой Марс: «Трудно живут "марсиане" чистой питьевой воды на "Марсе" нет… нет для жилья угля. Его не на чем подвозить… омерзительная сырость земли и плесени висит, застилая свет оконца и скудную лампешку» {723} . «Инженерный труд» в 1929 г. также указывал, что в провинции зарплата меньше, чем в крупных городах, обеспечение подобающим жильем представляет постоянную проблему, права, обязанности и компетенция ИТР по большей части не регламентированы, из-за чего специалисты быстр0 попадают под суд; их перегружают заданиями, не дают им отпусков, и никто не заботится об образовании их детей {724} .
Никто, однако, не считал все это уважительной причиной, чтобы не посылать выпускников вузов в провинцию {725} . Инженеры, отказывавшиеся ехать на стройку, подвергались нападкам в печати. Газеты высмеивали их мнимое высокомерие: они, дескать, думают, что слишком хороши для стройки, им подавай местечко в ВСНХ, заведование кафедрой да иностранный автомобиль {726} . Эта критика обрушивалась в равной мере и на «старых», и на «молодых» инженеров. Нельзя, подчеркивал «Инженерный труд», закрывать глаза на то, что среди не желающих выполнять «грандиозные задачи социалистического строительства» уже есть некоторые из выдвинувшихся благодаря коммунистической партии детей рабочих: «Это — молодые чиновники в форменных фуражках… высиживающие свои шесть с половиной часов и не желающие нюхать производства». Если прогуляться по Москве или Ленинграду и заглянуть «во все эти бесконечные "технические", "расчетно-конструкторские", "архитектурные", "планировочные", "проектно-сметные" бюро и отделы», то увидишь «десятки и сотни франтоватых молодых людей, важно восседающих за чертежными столами и занятых в лучшем случае пустяковыми расчетами и сметами, а в худшем — копированием чертежей»: «Это — не чертежники. Это — молодые инженеры, которым в столице удалось "устроиться"» {727} . В октябре 1929 г. Президиум ВСНХ объявил профсоюзному бюро инженерных секций, что мириться с «отказническими» настроениями среди молодых инженеров Москвы и Ленинграда долее невозможно и следует для устрашения провести показательный процесс. «Ожесточенное сопротивление» отправке в провинцию стало «массовым явлением» и угрожает планам индустриализации периферийных регионов {728} .
В рамках этих дебатов и кампании за распределение инженеров развивались два параллельных дискурса: один представлял инженеpa жертвой, другой — злодеем. Первый взял на вооружение лозунг «Правильно использовать инженера» и упрекал промышленность в том, что о благе молодых инженеров недостаточно заботятся либо заставляют их работать не по специальности, которой они учились. Для второго ключевыми словами служили «рвачество» и «дезертирство». Клеймо «дезертира» и «дезорганизатора производства» получал тот, кто самовольно уходил с предприятия; рвачом называли того, кто требовал повышения зарплаты, особых пайков, увеличения жилплощади, сокращения рабочего времени или освобождения от общественной работы либо объяснял свое увольнение подобными материальными факторами. К этим параллельным дискурсам относилась и понятийная пара «самотек» — «текучесть». Первое слово означало весьма нежелательный для планового хозяйства самостоятельный поиск работы инженерами и употреблялось, когда речь шла о специалистах. Второе характеризовало обстановку на предприятии, которое создавало инженерам такие условия труда и жизни, что тем не оставалось ничего другого, как покинуть его. Проблема текучести сохранялась на протяжении всех 1930-х гг. В 1929 г. на Украине и Урале она составляла от 25 до 70%, в Москве от 18 до 40%. {729} В 1935 г. с комбината «Запорожсталь» ушли 58% специалистов; в среднем лишь половина принятых на работу задерживалась на комбинате дольше трех месяцев {730} . Главное управление рыбной промышленности в Приморье в 1937 г. не получило ни одного нового специалиста, поскольку там никто не собирался создавать работникам приемлемые условия труда {731} , и в Донбассе текучесть не уменьшалась, потому что инженерам не давали квартир {732} . Все сообщения единогласно твердили, что заводское руководство и инженерные организации на местах слишком мало беспокоятся о благополучии инженеров {733} . Газеты обвиняли местное заводское, партийное и профсоюзное начальство в том, что оно способствует огромной текучести своим бездействием. Уход с Краматорского завода в 1933 г. 157 специалистов расценивался ими как «следствие совершенно недостаточной работы местных организаций по улучшению материальных и жилищных условий ИТР» {734} .
Помимо недостатка заботы о работниках заводы и стройки можно было упрекнуть в том, что порой они неправомерно удерживали инженеров {735} . По словам одного инженера-теплотехника, в то время как страна остро нуждалась в специалистах его профиля, его заставляли заниматься бумагами и статистикой, и он семь месяцев тщетно ждал от ВСНХ ответа на свое письмо: «…Я объясняю, что хочу ехать во Владивосток, на Магнитострой или еще на другое предприятие на окраину, туда, где фронт, где каждый инженер работает с полной нагрузкой» {736} . Газета «За индустриализацию» в 1931 г. напечатала дневник молодого архитектора, которого гоняли с завода на завод по всему Советскому Союзу, нигде не находя ему применения. Его странствия длились три месяца и закончились в Хабаровске в какой-то канцелярии, где он составлял таблицы и писал в Москву, умоляя позволить ему наконец трудиться именно архитектором {737} . «Мало подготовить инженера — дайте ему работу по специальности!» {738} — негодовала пресса.
Существовал и третий повод для нареканий в адрес предприятий: неправильное использование женщин-инженеров. Их обычно отправляли в лаборатории и администрацию, считая непригодными для производственной работы {739} . Цеха и машинные залы оставляли мужчинам. На московском заводе «Серп и молот» из семнадцати инженеров женского пола на производстве трудились только четыре {740} . В 1930 г. женщины занимали 45% руководящих должностей в лабораториях и научных учреждениях, однако непосредственно на производстве их доля составляла всего 1,9% и к 1933 г. достигла только 4,2%. {741} Словно по старой пословице «Курица — не птица, баба — не человек», возмущался журнал «Инженерный труд», в женщинах-инженерах до сих пор видят слабый пол, а не технических специалистов {742} . Профсоюз настаивал: «Женщина в производстве огромная сила, держать которую под спудом "было бы преступлением"» {743} .