Инженю
Шрифт:
К тому же все расхваливали юного лауреата, который в восемнадцать лет написал речь, достойную Ганнибала и Сципиона, речь, достаточно ясно свидетельствующую о том, кем сможет однажды стать в военном искусстве воин, который сумеет соединить теорию с практикой.
Поэтому женщины, эти фривольные и ветреные создания, начали расточать ему самые преувеличенные и пошлые похвалы, отравляя его самолюбие, вводя в заблуждение его разум всеми теми постыдными авансами, которые всегдашняя слабость женщин только и способна предложить тщеславию, находя удовольствие в том, чтобы портить и искушать это молодое растение; каждая из них желала по примеру царицы Савской преодолевать множество преград на своем пути, чтобы провести ночь с Соломоном, каждая из них желала, чтобы именно ей бросил платок красивый Блондинчик Лафайет! note 11
Note11
Мы не устанем напоминать нашим читателям, что обе речи (одна Малуэ о работорговле неграми, другая — Марата о торговле белыми рабами) представляют собой не что иное, как изложения различных мнений, стилизации; в них, даже в их стиль, автор не привнес ничего своего: первая речь пытается дать точное представление о фразеологии последних философов, а вторая речь — о пылающем гневом и вызывающем вдохновении членов первых политических клубов. Само собой разумеется, что обе речи невероятно трудно передать в наше время, поскольку их стиль будет хорош лишь в том случае, если будет отмечен разительной разницей в колорите. (Примеч. автора.)
Вот при каком стечении обстоятельств Блондинчик Лафайет появился при французском дворе, в той обстановке, где сам воздух отравлен, откуда безвозвратно изгнаны стыд, целомудрие, пристойность, честность и искренность; именно там, каждый день находя возможность укреплять в себе тот дух фривольности, что лежит в основе его характера, он постепенно стал фатом, наглецом и лжецом; именно там усвоил он ту привычку, которую с тех пор сохранил навсегда: на губах хранить улыбку, во взгляде — любезность, а в сердце — предательство. К счастью, сегодня никто, кроме простаков и глупцов, не попадается на удочку этой улыбки и этой приветливости: его истинный характер разоблачен, его маска разорвана в клочья! О, почему я не могу полностью разоблачить перед вами эту двуличную и коварную физиономию мнимого героя, кого французская нация, нация слепцов, ставит во главе истинных патриотов и кому она готова доверить самые серьезные и самые вредные для ее счастья полномочия?!
Но, скажете вы мне, вы рисуете нам героя дамских салонов, этикета, двора, но не боевого соратника Вашингтона, друга Франклина и освободителя Америки.
Почему вы не видели его, как только что видел я, этого героя Нового Света, вернувшегося в Старый Свет и окруженного эскортом воспоминаний, которые, вопреки законам перспективы, увеличиваются, отдаляясь? Почему вы не видели, как он поднимает платок госпожи графини де Монтесон, предлагает свой флакон с нюхательной солью госпоже виконтессе де Богарне, вешает перевязь своей шпаги на шею собачки госпожи графини де Жанлис, рукоплещет речи господина де Малуэ, утирая слезу при рассказе о страданиях несчастных негров? Вы бы поняли истинную цену этого генерала прихожих! Вы бы узнали, что вам следует ожидать от этого аристократического мессии!
Если Лафайет действительно тот человек, каким его представляет молва, то почему он находится там, а не здесь? Почему он среди них, а не среди нас? Если он, француз, хочет проливать слезы, то пусть он оросит своими слезами страдания Франции; если он поистине любит народ, пусть приходит к нам, ибо только мы и есть истинный народ; и тогда я, нападающий на него в эти минуты, я, показывающий его не таким, каким вы его себе представляете, а таким, каков он на самом деле, выйду ему навстречу, открою дверь и, отдав ему на пороге поклон, скажу: «Войди с миром, ты, кто пришел от имени свободы!»
Речь Марата прервали слабые, какие-то деланные и робкие аплодисменты. Чувствовалось, что оратор резко оскорбил одно из самых укорененных в народе убеждений и что оружие насмешки, которым он пользовался, лишь слегка задело того, кому он надеялся нанести смертельную рану.
Поэтому в этот день Марат больше не стал упорствовать в нападках на Лафайета, кого он два года подряд будет жалить и поносить.
— Что касается Неккера, — продолжал оратор, — о несчастный народ, в какое огромное заблуждение тебя вводят! Хочешь ли ты узнать, кто он такой? Сейчас я тебе расскажу.
Прежде всего скажу, что я ни разу в жизни не встречался с господином Неккером: я знаю о нем только понаслышке, только по нескольким его сочинениям, а главное — по его действиям; хотя и мой современник, он мне столь же чужд, как мог им быть какой-нибудь житель из другого мира, как Сеян или Красе.
Двенадцать лет тому назад, когда господина Неккера знали еще только как банкира, его богатство, снискавшее ему уважение в свете, представляло собой в моих глазах всего лишь повод для презрения, ибо я знал, откуда оно взялось. Вы хотите, чтобы я рассказал вам об этом источнике? Слушайте же: Неккер родился в Женеве, родном городе великого Руссо. Увы, подобно Руссо, он покинул Женеву, но не для того, чтобы посвятить себя счастью современников, прогрессу человечества, а для того, чтобы нажить состояние. В надежде на это он поступил служащим к банкиру Телюсону.
С помощью усердия и лицемерия он дослужился до кассира; как только Неккер получил эту должность, он сам начал играть на бирже, используя деньги кассы.
В банке работал бухгалтер по фамилии Дадре, которого за его долгую службу вскоре должны были сделать компаньоном банковского дома; но Неккер, заплатив в кассу взнос в восемьсот тысяч ливров, добился, чтобы предпочтение было отдано ему. Каким образом он, не имеющий никакого состояния, раздобыл такую сумму? Сейчас я вам расскажу.
Эти деньги поместил у Телюсона некий англичанин, а господин Неккер отложил на следующий день регистрацию вклада; ночью англичанин умер, никакой документ не подтверждал депозит, сумма не была востребована, и женевец присвоил ее. Вот где исток его состояния.
Желание заполучить новые богатства заставило его найти способ раскрыть тайну сент-джеймсского кабинета: Неккер предложил господину Телюсону купить акции Канады. Кто не слышал о незаконных сделках, к каким он прибегал тогда, чтобы подорвать доверие к этим акциям и скупать их с убытком для владельцев в семьдесят — семьдесят пять процентов, может обратиться к «Похвале Кольберу» господина Пелинери. Кто не слышал, к каким махинациям он прибегал, чтобы обогатиться, довершив разорение Индийской компании, может прочесть две записки, содержащиеся в труде, который озаглавлен «Теория и практика господина Неккера в управлении финансами».
Поклонники Неккера ставят ему в заслугу, что он, оставаясь пять лет, даже во время войны, министром финансов, ни на одно су не повысил налоги; это означает играть словами: ведь проценты с его многочисленных займов суть настоящие налоги, собранные с народа. Итак, каждый год он обкладывал нацию налогом более чем в шестьдесят миллионов ливров!
Тем временем королева, продолжая предаваться забавам в Трианоне, забеременела.
Вам всем известно, какие это были забавы, не правда ли? Часть боскетов Трианона иллюминировали, в одном из них воздвигали трон из папоротников; там они играли в короля подобно тому, как девочки играют в фортунку. Этот выбранный король держал собственный двор, назначал аудиенции, рассматривал жалобы, которые ему приносил народ, олицетворяемый придворными. Но что представляли собой эти жалобы? Пародию на твои жалобы, о истинный народ! Ты страдаешь, сетуешь, агонизируешь, тогда как сильные мира сего разыгрывают твою агонию, твои стенания, твои страдания! Почти всегда этим выбранным королем оказывался господин де Водрёй. Он выбирал себе королеву; королева уже нашлась ранее: это была дочь Марии Терезии, это была Мария Антуанетта, это была Австриячка; потом он объявлял других сеньоров мужьями других придворных дам; после чего он произносил сакраментальное слово, пресловутое decampativos; каждая пара, которой король папоротников запрещал вновь появляться в тронном зале раньше чем через два часа, убегала; но главное — король запрещал заходить в одну и ту же рощу двум парам. Это была очаровательная игра, как вы сами понимаете. Разве можно услышать стоны народа при дворе, если там предаются столь прелестным играм!
Во время этих игр королева и забеременела; но, к сожалению, она родила девочку: надо было вызвать вторую беременность; врачи предлагали отправиться на воды, но господин Неккер настаивал, что воды бесполезны, что продолжение ловко придуманной забавы, именуемой decampativos, может поспорить с воздействием самых целительных вод, и, хотя было доказано, что выбранный король каждый вечер обходится во столько же, во сколько монарх, царствующий по божественному праву, стойко держался этого предписания.