Иоанн Цимисхий
Шрифт:
— Как? Что ты говоришь?
"Говорю, что Калокир поклялся мне в этом и должен исполнить то, в чем поклялся".
Афанас побледнел. Рука его невольно взялась за кинжал. "И ты согласился, Калокир?"
Калокир не знал, что отвечать…
— Говори, юноша! — вскричал Афанас.
"Да, говори, — повторил философ, — говори смело, противопоставь твердую мудрость страстям человеческим, говори, что ты не хочешь лишиться благословения Божия, принимая участие в убийстве и смерти, грабеже и бедствиях, какие изливаются на Царьград, если только с мечом убийцы ты решишься исполнить судьбы — Божественные!"
— А! я этого не знал. Следовательно, мудрый друг мой! ты приготовил
"От человека невозможно, но все возможно от Бога, если есть на то его святая воля".
— Но Бог дал человеку ум и руки, и неужели ждать чудес?
"Не богохульствуй, Афанас, или горе тебе! Или мнишь ты своею бренною рукою совершить волю Божию?"
— Ну, не моею рукою, положим; но что же ты придумал?
"Я? Ничего я не думаю и не придумал". И философ начал обширное изъяснение о том, как слаб и ничтожен человек, как судьба разрушает его замыслы, и там восстановляет силу, где была слабость. Он приводил в пример Ирода и Юлиана отступника, Псамметиха и Антония, и заключил любимыми изречениями Пильпая: не раскаиваются только два рода людей — не делающие зла и творящие добро; четыре предмета суть изображения пустоты и запустения: река без воды, царство без царя, жена без мужа, человек без ума; три человека должны быть осторожны: кто приступает к злому делу, кто идет на крутую гору, кто ест рыбу.
— А как называются те люди, которые рассуждают о том, чего сами не знают? — вскричал, наконец, Афанас с досадою. — Мудрый друг мой! я уважаю тебя, но теперь не тебе действовать должно. Какая нелепая — подлинно философская мысль: связать клятвою Калокира! Ты связал ноги человека и говоришь ему: бегай! Видно, что Богом определено философу рассуждать и думать, а не мешаться в дела государственные — особливо войну.
"Разве война твое предприятие возмутить Царьград, и жизнь и спокойствие тысячей предать огню, мечу и буйству народному? Но ты ошибаешься, Афанас, ты забываешь, что наука всегда первенствовала над храбростью и силою телесною. Так некогда вся победоносная мощь римлян была бессильна перед великим Архимедом, и когда бедствия грозили императору Анастасию, кто спас его? Великий Прокл, знаменитый изъяснитель Платона. И чем спас? Силою, войском? Отнюдь! Уже давно испытал он силу огня в смешениях с другими стихиями мира; по его вымыслу, пламенеющий от солнца порошок рассыпан был на кораблях дерзкого бунтовщика Виталия, и едва лучи солнца осветили корабли — порошок вспыхнул, и небесное пламя, попаляя корабли, доказало мудрость великого Прокла! Что начал он, то, через два века многотрудных испытаний, кончил мудрый Каллиник, и неугасимый огонь греческий начал истреблять врагов Царьграда, и составил непреоборимую ограду римской империи".
— Прекрасно! Нет ли у тебя такого порошку, который заставил бы Никифора отказаться от престола?
"Афанас! рука философа никогда не будет орудием убийства… Но ты воин, привык к словам буйным и строптивым — прощаю тебе!
Ведай однако ж, что не всегда философы бывают бессмысленны в делах. Останови свои кровавые предприятия и внимай мне: сама судьба указывает Калокиру путь, которым должен он идти. Никифор посылает его к Сфендославу, князю скифов борисфенских. Не для того отправится Калокир в сей дальний путь, чтобы удалить дикие орды Сфендослава от берегов Дануба — нет! С ними, торжественным походом пойдет он под стены Царьграда, и все падет перед ним и его неукротимым
— Когда несколько ударов кинжалом могут немедленно кончить все дело, он хочет с Севера приводить защитников, и все для того, чтобы только не тайным замыслом и не хитростью достигнуть цели!..
"Да, да, ибо грядущий с ордами Сфендослава Калокир явится, как победитель, как примиритель — Царьград смиренно откроет ему врата свои, и гласы обрадованных радостно воскликнут: Осанна, благословен грядый во имя господне! — Он не прийдет, яко тать и убийца!"
— Стало быть, ты не знаешь Никифора, не видал его в битвах, а я видал, я знаю его! Никакие Сфендославы твои не устоят против его победительного меча…
Да, он великий, воин, он храбрый государь… О! для чего не хочет он быть государем "синих" и "зеленых"… Стал бы я тогда искать ему преемников — ему, грозе врагов!..
Афанас сел и с горестью закрыл глаза рукою.
"Нет, Афанас! В войне, которую предпринимает Никифор против скифов, не будет ему успеха. Ты не ведаешь, что, по древним преданиям, быстроногий Ахилл, гибель Илиона, был природный скиф. Там царствовали его предки, в городе Мирмикионе, близ Меотийских болот в Скифии; там доныне сохраняется Ипподром Ахиллесов; оттуда перешел Ахиллес в Фессалию. Спроси у Калокира о Сфендославе, этом неукротимом потомке Ахиллесовом… Его вид, его сила, его плащ, застегнутый пряжкою, его голубые глаза, его привычка биться пешему, его безумная отвага — все говорит о силе и мужестве того, кому Атрид сказал, по словам Омира: Тебе приятны только брани, раздоры и междоусобия! Народ скифский бесчислен, и живет он от берегов ледяной Фуле до Понта Эвксинского. И не о них ли говорит, не об этих ли населенцах отдаленных земель и островов скифских глаголет пророк Иезекииль: Се аз навожу на тя Гога и Магога, князя Росса?
— Ты забыл, кажется, как эти Гоги и Магоги бегали от стен Царьграда…
"Было время, настало другое — великое готовится, великое сбудется!"
— Но неужели не видишь ты, муж мудрый, противоречия собственных слов твоих? Ты не хочешь решить дела запросто, не ходя в чужие люди, только отправив на тот свет несколько человек нашими собственными руками, а хочешь призывать варваров, и их мечом думаешь возводить на престол Калокира, предав честь и победу римлян бесславию, предав области царьградские огню и свирепости варваров…
"Но судьба ясно глаголет…"
— Я судьба, и вот что решит тебе все дело! — Афанас ударил рукою по своему мечу.
"О, сильный муж! горе тебе, гордящемуся силою — горе тебе, возносящемуся гордынею!"
Три удара в ладони послышались у дверей; двери растворились, и Порфирий, тайный начальник "синих", вошел в комнату.
— Афанас! все готово, — сказал он. — Друзья наши ждут только условленного знака; по извещению моему, стражу вукалеонскую сменят наши добрые приверженцы, и тысячи голосов завтра же, может быть, провозгласят: "Да здравствует Иоанн Калокир! Да здравствуют "синие" и "зеленые"!" А, я вижу здесь и приветствую тебя, благородный Калокир! Будь здрав — будь благополучен и — будь победитель!
"Я не понимаю слов твоих, Порфирий, — сказал Афанас, — что говоришь ты о смене стражи вукалеонской?"
— Разве я еще не известил тебя о новом, знаменитом союзнике, которого приобрели мы для нашего дела?
"Каком знаменитом союзнике?"
— Иоанне Цимисхии. Он горячо взялся за наше предприятие.
"И ты все открыл ему?"
— Не только открыл — я даже привел его сюда — он дожидается тебя здесь…
"Он знает и то, что Калокиру назначаем мы престол царьградский?"