Иоанн Дамаскин
Шрифт:
Пригревшись в лучах восходящего солнца и укачиваемый ласковой зыбью морской глади, монах задремал. Но вскоре его сон был прерван тревожными криками и беспорядочной беготней по палубе. Открыв глаза, Косма увидел, что все чем-то очень взволнованы и тревожно вглядываются вдаль. Он поднялся и, опираясь на борт, тоже стал всматриваться в ту же сторону, куда и все. К ним приближался корабль, и уже можно было различить, что это вёсельная галера. Один из матросов, взобравшись на мачту и рассмотрев судно, крикнул:
— Это сарацины, идут прямо на нас.
— Все весла на воду, — приказал навклир [5] корабля и уже тише, так, что расслышал только Косма, с горечью произнес: — Эх, не уйдем мы от них. Слушай, монах, — вдруг обратился он к Косме, — платы с тебя за провоз никакой не возьму, только ты помолись Богу, чтоб Он сотворил чудо и послал нам ветер, иначе мы от этих разбойников не уйдем.
Косма стал молиться, одновременно осознавая — не столько разумом, сколько душой — бесплодность своей молитвы, пока наконец его разум не осенила простая, ясная мысль: Божественное Провидение не случайно посадило его именно на этот корабль, а теперь так же не случайно отдает его в руки разбойников.
5
Навклир – капитан судна.
— Да будет на все воля Твоя, Господи, всегда благая и совершенная! — воскликнул пораженный этим откровением Косма.
Галера была уже близко и, не сбавляя скорости, шла прямо на их корабль. Матросы, явно не разделяя настроения Космы, вооружились кто небольшим копьем, кто мечом и с хмурой обреченностью ожидали врага, готовые дать бой.
Раздался треск ломающегося дерева. Косма, не удержавшись за борт, упал на палубу. Тут же над его головой взвились железные крючья на веревках и впились в борта. Арабы стали подтягивать свою галеру к кораблю греков. Несколько моряков попытались мечами перерубить веревки, но арабские лучники не дали им закончить свое дело. Рядом с Космой упал моряк, пронзенный стрелой. Раздались воинственные крики: «Алла! Алла!» — и сразу же через голову прислонившегося к борту Космы на палубу стали прыгать полуголые босоногие арабы с обнаженными короткими мечами в одной руке и кинжалами в другой. На корабле завязался бой. Перевес был явно на стороне нападавших. Через непродолжительное время бой закончился. Оставшиеся в живых греки побросали мечи и сдались на милость победителя. Им связали руки и отвели на корму корабля. К Косме подошел один араб со страшным шрамом через всю левую щеку и, свирепо глянув на него единственным уцелевшим глазом, крикнул своему товарищу:
— Эй, Хасан, глянь-ка на этого старика, по-моему, его надо вышвырнуть за борт на корм рыбам. Мы затратим на его питание больше, чем выручим от продажи, если вообще кто-нибудь купит этот мешок костей.
Подошел второй разбойник и, внимательно оглядев Коему, возразил:
— Это служитель Исы [6] , за него в Дамаске могут дать неплохой выкуп, там много богатых христиан.
Путь до Дамаска Косма помнил смутно. Арабы их кормили два раза в день какой-то жидкой похлебкой и при этом обращались, как со скотом. Когда прибыли в Дамаск, пленников заперли в сарае и держали там три дня. Здесь уже кормили лучше, даже давали хлеб, чтобы после долгого и изнурительного пути привести свой живой товар п надлежащий вид.
6
Иса – так арабы называют Иисуса Христа.
На четвертый день утром им принесли воды и велели умыться, а затем повели на базар. Пройдя по небольшой узкой улочке, их вывели на прямую и широкую улицу, называемую по-арабски Дарб-эль-мусталлим, то есть Прямая дорога. Эта улица тянулась через весь город. Рядом с Космой шел грек по имени Софроний, который когда-то бывал в Дамаске. Когда они проходили около одного двухэтажного дома, он толкнул локтем монаха:
— Смотри, Косма, вот дом, где жил сам апостол Павел, за домом в стене есть отверстие, через которое Павла спустили в корзине, дав ему возможность убежать от преследовавших его иудеев.
Монах с интересом оглядел дом, который мало чем отличался от других, но то, что здесь когда-то жил сам апостол Павел, придавало этому дому особое значение, и Косма, проходя мимо, осенил себя крестным знамением.
— Святой апостол Павел, не оставь меня, грешного, своими молитвами перед Престолом Всевышнего, — произнес он.
Софроний тоже торопливо перекрестился.
— Представляешь, Косма, иудеи хотели его убить, а он взял да и убежал, и я тоже обязательно убегу, — с убеждением в голосе произнес грек и, хихикнув, подмигнул Косме.
— На все воля Божия, — вздохнул Косма, — уж лучше быть связанным веревочными путами, чем путами греха.
— Вот ты и терпи эти веревки, — почему-то обидевшись, буркнул сосед, — а я сбегу. Путы греха, о которых ты говоришь, не натирают руки и ноги до крови, как эти веревки.
— Да простит тебе Господь твое заблуждение, — молвил Косма, — но я так понимаю, что раны от веревок могут зажить, а вот в путах греха душа может, задохнувшись, умереть.
— Неразумное говоришь, монах: умереть может только тело, а душа бессмертна.
— Абсолютным бессмертием обладает только Бог, — возразил Косма, — а человек наследует бессмертие лишь в борьбе с грехом, получая от Бога его как награду за свою праведную жизнь. Я говорил о смерти второй, о которой сказано в Апокалипсисе. Это и есть настоящая смерть, ее надо страшиться, а не той смерти, которую Церковь именует успением.
— Странно говоришь, да и учишь о непонятном, уж не еретик ли ты? — с укоризной в голосе сказал Софроний.
— Если истина о том, что человек должен заслужить свое бессмертие праведной жизнью, является ересью, то я, пожалуй, еретик, — усмехнулся Косма.
— Ты просто ненормальный монах, а я все равно убегу.
— Верю, — задумчиво сказал Косма, — что убежишь от рабства человеческого, но убежишь ли ты от самого себя, вот в чем вопрос.
Софроний ничего на это не ответил, только сердито засопел, и они на какое-то время замолчали. Но уже когда пришли на базарную площадь, он не выдержал и спросил:
— Как это можно убежать от себя самого? По-моему, глупее этого ничего и сказать нельзя.
Монах как-то по-доброму улыбнулся, видно было, что он рад этому вопросу.
— Если человек живет праведно, в мире с Богом, значит, он свободен от греха. Это, мой брат Софроний, и есть настоящая свобода во Христе, — даже если человек находится в неволе, он все равно свободен. А если человек даже сам себе господин, но живет во грехе, то он не свободен, потому что является рабом собственного греха. От греха труднее убежать, чем от других людей, потому что он сидит внутри нас и через похоти и страсти порабощает нашу душу.
— Что-то в твоих словах есть разумное, — почесал затылок Софроний.