Иоанн III Великий. Книга 2. Часть 3

Гордеева Людмила

– Да, брат, думаю, что противников у тебя будет предостаточно, – подтвердил Герасим Черный. – Но знай, что мы с тобой, мы тебя не оставим.

– Кассиан Босой, Акакий и Вассиан Санины согласно закивали:

– Это уж верно!

– Спасибо, братья, мне теперь ваша поддержка просто необходима! Я этого не забуду.

Ропот в монастыре продолжался. Противники нового игумена бросились в первую очередь к Иннокентию, который находился почти неотлучно возле покойного до самой его смерти. Однако, к своему разочарованию, никаких нужных сведений от него добиться не смогли. Иннокентий один из немногих учеников преподобного, кто был глубоко и искренно подавлен утратой учителя. Слезы то и дело наворачивались

ему на глаза, печаль давила горло. Однако он видел, замечал, как быстро его собратья забыли о покойном и начали заниматься самыми разными мирскими делами, не боясь уже никакой управы. Он понял, что сдерживало многих лишь присутствие самого игумена, а вот не стало его, и каждый показал свое истинное лицо. Уже через день половина братии перестала постоянно ходить на церковные службы и выстаивать их до конца. Случалось, к концу молебна в храме оставались лишь несколько монахов, среди которых, кстати, постоянно почти находился Иосиф. Иные, когда хотели, отлучались за стены обители, громко спорили, собирались компаниями и даже пили хмельное. Допоздна гудели голоса в кельях, а по утрам эти грешники подолгу спали, забывая о своих обязанностях, о послушании. В общем, пошел разброд.

Все это не нравилось перенявшему от старца стремление к высокой духовности и смирению Иннокентию. Он понял также, что мелькавшая у него идея самому стать преемником Пафнутия – наивна, он не сможет одернуть и укротить этот разболтавшийся народ, слишком мал для этого его авторитет. Оттого, когда обратились к нему с вопросом, правда ли, что Учитель доверил Иосифу свой монастырь, он промолчал, лишь глаза его наполнились слезами. Иноки восприняли это молчание как подтверждение слов Иосифа, на время ропот и сомнения стихли.

Три полномочных посла-старца отправились вскоре в Москву, чтобы сообщить государю о монастырских делах и просить согласие на поставление нового игумена – Иосифа Санина. Тут заминки никакой не вышло, ибо Иоанн уже знал от протопопа Феодора о воле преподобного и одобрил его выбор.

Но оказалось, что стать игуменом не значило еще стать духовным авторитетом для монахов, не значило появления возможности устроить в обители жизнь по-своему, навести порядок. Иосиф повсюду встречал сопротивление и непослушание. Старшие по возрасту, – а их тут было более половины братии, – слушали его снисходительно и поступали по-своему, младшие на словах соглашались, на деле же поступали по-своему. Когда он на совете старейшин предложил общими усилиями наладить дисциплину, ввести строгий общежительный устав, как более пристойный для монашеского образа, большинство братии не согласилось.

Побившись, как рыба об лед, и не исполнив того, ради чего он, собственно, и взялся за пастырский подвиг, Иосиф принял неожиданное решение. Собрав своих товарищей у себя все в той же прежней келье, – в Пафнутьеву он перебираться не захотел, и она пока оставалась пустовать, – новый игумен сообщил им:

– Я решил временно уйти из монастыря.

Герасим Черный, Кассиан Босой, Иона Голова и Вассиан Санин, сидевшие на своих привычных местах, замерли от неожиданности. Первым опомнился Герасим – он по обычаю сидел напротив Иосифа за его столом и чертил пером наброски заставок к своей новой книге. Его рука замерла в воздухе вместе с пером, черные брови взметнулись:

– Когда это ты придумал, брат?

– Сам слышал, сегодня совет старейшин все мои предложения отверг. Я для них не авторитет. Значит, все у нас будет по-прежнему, а то и хуже. Теперь, без Пафнутия, каждый сам по себе. Не обитель, а постоялый двор.

– Ты уж под горячую руку не обижай всех сразу, – огорченно заметил Кассиан, пошевелив красными пальцами своих босых ног. – Не все же мы так уж плохи.

– Не сердись, брат, ты знаешь, я не о

вас говорю. Мы потому и вместе, что у нас иные задачи, чем у тех, кто пришел в обитель не душу от скверны очищать, а от мирских забот отдохнуть, за чужой счет понежиться.

– Да я не сержусь, может быть, ты и прав, – согласился Кассиан. – Ты внимательнее по сторонам смотришь, мне же недосуг, я больше один пребываю или с лошадьми. Только в соборе бываю да в трапезной, вот еще у тебя изредка. Мне все люди светлыми кажутся, бесхитростными.

– Потому что ты сам чистый человек. Наверное, в идеале каждый инок так жить должен, но для этого надо иметь подходящие условия, а их кто-то создавать должен, стало быть, и грешить, – со значением рассуждал Иосиф. – Думаете, наш Пафнутий, будучи игуменом и хлопоча о монастырских делах, не отступал от правил, не суетился? Грешил, и страдал, и каялся. Но продолжал делать все это ради нас, ради устройства нашей жизни. И я неспроста такую долю избрал. Хотел создать в монастыре наилучшие условия для служения Господу, по единому общежительному уставу, без свар и обид, по-христиански. Только ничего у меня не получается. А растрачивать силы свои и душу напрасно я не хочу.

– Но зачем уходить? И куда? – вновь спросил недоуменно, упершись в товарища темными глазами, Герасим.

– Думаю, опыту мне надо набраться. Мечтаю жить в обители единомышленников, согласных с общим уставом. Но как это сделать практически, я не знаю. Одно дело, что в книгах святые отцы пишут, совсем другое, как на практике получается. А я много лет в этом монастыре просидел, мало что видел. И правильно, что меня братья не слушают. Прежде чем других наставлять, надо самому у людей поучиться. Пойду простым паломником на север, побываю в Тверских обителях, доберусь до Кириллова Белозерского монастыря, слышал, там наш старец, тоже ученик Пафнутия Боровского, Нифонт игуменствует. А там погляжу, как поступить. Может быть, даже и свою обитель попробую основать, если тут ничего не выйдет!

– А не боишься один идти? Мало ли злых людей на дорогах? – не унимался Герасим.

– Не хотелось бы одному, может, какой попутчик и сыщется.

– Я не сгожусь тебе в попутчики? – глаза Герасима озорно сверкнули.

Это была вторая неожиданность не только для гостей, но и для самого Иосифа. Он изумленно развел руками:

– Да я о лучшем спутнике и мечтать не мог. Ты серьезно это говоришь? Не побоишься трудностей?

– Разве я боязливее тебя? К тому же нас ведь двое будет, чего же бояться!

– Как я рад, брат, – Иосиф протянул Герасиму руку. – Пойдем вместе.

– И я с радостью пойду с вами, если возьмете, – подал голос Вассиан.

– Нет, братец, – ответил ему Иосиф прямо, по-родственному. – Остальным вам надо остаться здесь, порядок поддерживать, нас дождаться. Да и негоже монахам целым табором перемещаться – лишние трудности в пути с ночевкой, с кормами.

– А назад-то вы вернетесь, не застрянете, если где приглянется? – тревожно продолжал пытать Вассиан, не желая надолго разлучаться с любимым братом.

– Конечно, вернемся, непременно, разве я оставлю вас, своих друзей, вы ведь главное мое богатство на земле. Ухожу не от вас. Хочу научиться жить по совести, по монашескому обету, а здесь теперь нет такой возможности. Стало быть, надо искать, думать, опыта набираться.

Решили пока о предстоящем уходе Иосифа с Герасимом остальным монахам не говорить, чтобы зря не тревожить, не поднимать лишнего шума. Собирались не спеша, но старательно. Иосиф понемногу переложил на своих товарищей все хозяйственные заботы, которые прежде решал сам, дал соответствующие указания казначею, келарю и другим старейшинам, деликатно предупредил о возможной своей отлучке наместника Боровского и в один прекрасный день исчез.