Иоанн IV Грозный
Шрифт:
Если же говорить о конкретных последствиях введения опричнины, то выводы просто очевидны: "Как произведение вражды, опричнина, разумеется, не могла иметь благого, умиряющего влияния. Опричнина была учреждена потому, что царь заподозрил вельмож в неприязни к себе и хотел иметь при себе людей, вполне преданных ему; чтобы быть угодным царю, опричник должен был враждовать к старым вельможам и для поддержания своего значения, своих выгод должен был поддерживать, поджигать эту вражду к старым вельможам в самом царе. Но этого мало: можно ли было поручиться, что в таком количестве людей если не все, то, по крайней мере, очень многие не захотят воспользоваться выгодами своего положения, именно безнаказанностию; кто из земских правителей, заподозренных, опальных, мог в суде решить дело не в пользу опричника? Кто из заподозренных, опальных мог решиться принести жалобу на человека приближенного, доверенного, который имел всегда возможность уверить подозрительного, гневливого царя, что жалоба ложная, что она подана вследствие ненависти к опричникам,
После этого неудивительно встретить нам от современников сильные жалобы на опричнину. Опричнина, с своей стороны, не оставалась, как видно, безгласною: говорили против бояр, что они крест целуют да изменяют; держа города и волости, от слез и от крови богатеют, ленивеют; что в Московском государстве нет правды; что люди приближаются к царю вельможеством, а не по воинским заслугам и не по какой другой мудрости, и такие люди суть чародеи и еретики, которых надобно предавать жестоким казням; что государь должен собирать со всего царства доходы в одну свою казну и из казны воинам сердце веселить, к себе их припускать близко и во всем верить".
Кроме того, здесь также необходимо остановиться на еще одном немаловажном моменте. Можно только гадать, был ли уверен Иоанн Грозный в том, что учрежденная им опричнина будет принята всеми на "ура" или нет. Отдельно стоит вопрос: рассматривал ли Иоанн вероятность того, что, в случае негативного отношения к опричнине, этим могут немедленно воспользоваться его политические противники – как внутри страны, так и за ее пределами. Сегодня мы можем лишь гадать об этом. Однако если обратиться к фактам, то легко обнаружить, что Иоанн Грозный был вполне готов к подобным осложнениям; при необходимости он был готов повелеть опричникам действовать в еще более жестокой и устрашающей манере. Не увенчавшиеся успехом выступления против него лишь ожесточали царя внутренне.
Соловьев пишет: "Неудовольствием, возбужденным опричниною, хотели воспользоваться враги Москвы, и неудавшиеся попытки их повели к новым казням, содействовали еще более утверждению опричнины. Какой-то Козлов, родом из московских областей, поселился в Литве, женился здесь, отправлен был гонцом от Сигизмунда-Августа к Иоанну и дал знать королю, что успел склонить всех вельмож московских к измене; отправленный вторично в Москву, Козлов вручил от имени короля и гетмана Ходкевича грамоты князьям Бельскому, Мстиславскому, Воротынскому и конюшему боярину Ивану Петровичу Челяднину с приглашением перейти на сторону короля. Грамоты были перехвачены; Иоанн велел написать или, вернее, сам написал от имени означенных бояр бранчивые ответы королю и гетману, которые и были отправлены с Козловым. Бельский, Мстиславский, Воротынский успели выпутаться из беды; не успел старик Челяднин и был казнен вместе с женою и соумышленниками: князем Иваном Куракиным-Булгаковым, Дмитрием Ряполовским, троими князьями ростовскими, Петром Щенятевым, Турунтаем-Пронским, казначеем Тютиным. Мы видели, что этот Челяднин участвовал в возмущении народа против Глинских после пожара; князья ростовские возбудили против себя гнев Иоанна с тех пор, как хотели всем родом отъехать в Литву после болезни царя; во время этой болезни князья Петр Щенятев и Турунтай-Пронский выказали себя явными приверженцами князя Владимира Андреевича (1568 г.)".
В это самое время весьма своеобразно проявилась роль духовенства. От церковных иерархов, конечно же, не могло укрыться происходящее в стране, и они решили вмешаться в ситуацию с целью обеспечения для себя максимальных выгод.
У Соловьева читаем: "Мы видели, как духовенство русское могущественно содействовало утверждению единовластия; но когда московские единовластители вступили в последнюю борьбу с остатками старины, с притязаниями князей и дружины, то духовенство приняло на себя священную обязанность – среди этой борьбы сдерживать насилие, не допускать торжествующее начало употреблять во зло свою победу; усердно помогая московскому государю сломить притязания князей и членов дружины, духовенство в то же время брало этих князей и членов дружины под свой покров, блюло над их жизнию как членов церкви; так утвердился обычай, что митрополит и вообще духовенство печаловались за опальных и брали их на поруку. Митрополит Макарий, получивший митрополию вследствие торжества Шуйских, являлся по просьбе молодого Иоанна ходатаем пред Шуйскими за Воронцова, причем подвергался оскорблениям; он пережил Шуйских, пережил волнения, последовавшие за их падением, умел не сталкиваться с Сильвестром и, если верить Курбскому, защищал последнего при его падении, видел возобновление казней и умер в 1563 году; он хотел несколько раз оставить митрополию, но был удерживаем царем и владыками.
Преемником Макария был монах Чудова монастыря Афанасий, бывший прежде духовником государевым. Выговаривая себе неограниченное право казнить своих лиходеев, учреждая опричнину, Иоанн жаловался на духовенство, что оно покрывало виновных, и требовал у него отречения от обычая печаловаться.
Афанасий был свидетелем учреждения опричнины, получил позволение отпечаловать боярина Яковлева, князя Воротынского и в 1566 году оставил
Филипп дал запись: „В опричнину ему и в царский домовый обиход не вступаться, а после поставленья за опричнину и за царский домовый обиход митрополии не оставлять". Но, отказавшись от вмешательства в опричнину, Филипп не отказался от права печаловаться. Начались казни вследствие дела Козлова; опричнина буйствовала; вельможи, народ умоляли митрополита вступиться в дело; он знал, что народ привык видеть в митрополите печальника, и не хотел молчать".
Иоанн Грозный прекрасно отдавал себе отчет, что любая встреча с митрополитом может привести к самым нежелательным последствиям. Ведь если пойдет откровенный разговор (а об ином царю не приходилось и мечтать – уж слишком накалена была атмосфера в стране), то прямой конфликт с Церковью неизбежен. Исход такого конфликта, а точнее, сам такой конфликт был для царя нежелателен, поскольку прямо угрожал его власти. С другой стороны, митрополит стремился к откровенному диалогу с Иоанном Грозным, мечтая умалить его влияние и еще более возвыситься во мнении народном.
"Тщетно Иоанн избегал свиданий с митрополитом, боясь печалований; встречи были необходимы в церквах, и здесь-то происходили страшные сцены заклинаний. „Только молчи, одно тебе говорю: молчи, отец святый! – говорил Иоанн, сдерживая дух гнева, который владел им. – Молчи и благослови нас!" Филипп: „Наше молчание грех на душу твою налагает и смерть наносит". Иоанн: „Ближние мои встали на меня, ищут мне зла; какое дело тебе до наших царских советов?" Филипп: „Я пастырь стада Христова!" Иоанн: „Филипп! Не прекословь державе нашей, чтоб не постиг тебя гнев мой, или лучше оставь митрополию!" Филипп: „Я не просил, не искал чрез других, не подкупом действовал для получения сана: зачем ты лишил меня пустыни?" Митрополит знал, как следует говорить с царем. Исступленная набожность Иоанна Грозного была всем прекрасно известна; грамотно построив беседу, Филипп легко мог привести царя в смятение. В сущности, это ему удалось. Уверенность Иоанна Грозного в справедливости его действий была основательно поколеблена, и он покидал храм в глубоком раздумье. Это уж никак не могло порадовать опричников, а потому они замыслили погубить митрополита: "Царь выходил из церкви в большом раздумье, это раздумье было страшно опричникам; они решили погубить Филиппа и нашли сообщников между духовными, во владыках новгородском, суздальском, рязанском, благовещенском протопопе, духовнике царском; последний явно и тайно носил речи неподобные Иоанну на Филиппа; отправились в Соловецкий монастырь, привезли оттуда преемника Филиппова, игумена Паисия, доносы которого легли в основание обвинений на суде соборном; защитников Филиппу не было, все молчало".
Что ж, симпатии народа переменчивы, а уж русского – в особенности.
Ощутив смертоносную угрозу, исходящую от безжалостной длани опричников, на помощь митрополиту никто не осмелился прийти. Его конец был предопределен; царь же демонстративно устранился от происходящего, предоставив право решения судьбы Филиппа именно опричникам: " 8 ноября 1568 года опричники с бесчестием вывели Филиппа из Успенского собора, народ бежал за ним со слезами. Местом изгнания для Филиппа назначен был Тверской Отроч-монастырь. В 1569 году, проезжая Тверь на походе на Новгород, Иоанн заслал к Филиппу одного из самых приближенных опричников, Малюту Скуратова, взять благословение; но Филипп не дал его, говоря, что благословляют только добрых и на доброе; опричник задушил его. Так пал непобежденным великий пастырь русской церкви, мученик за священный обычай печалования. На место Филиппа возведен был троицкий архимандрит Кирилл". Как могут понять читатели, с устранением церковного владыки такого масштаба Иоанн Грозный освобождался практически от всех сдерживающих механизмов. Результатом этого были новые казни и расправы. Среди жертв оказался даже ближайший царев родственник!
Как указывает С. Соловьев: "…в 1569 году дошел черед и до того, за приверженность к которому уже многие погибли, дошел черед до двоюродного брата царского, князя Владимира Андреевича. Мы упоминали о клятвенной записи, насильно взятой с Владимира в 1553 году; в следующем, 1554 году, после рождения другого царевича, Ивана, государь взял с двоюродного брата другую запись: держать этого Ивана вместо царя в случае смерти последнего.