Иоанн Мучитель
Шрифт:
— Ну и насмешил, — произнес Димитрий, угомонившись. — Ишь чего удумал, душегуб, — почти ласково произнес он. — Защиту во мне для себя сыскал, видали?! — и жестко отрубил: — Скажи спасибо, что я лишь в жизни и смерти твоего отца да его потомства волен, иначе ты бы и этой отсрочки не узрел. Сам себя защищай, а коль не убережешься, значит, так тебе на роду написано.
— От… него ? — спросил, помешкав, Иоанн.
— Не ведаю, — отрезал мертвец. — Да и какая мне разница. Подсоблять ему я не стану, но и мешать ни в чем не буду, — и начал
— А он что же — доселе умышляет?! — торопливо, пока тот не исчез окончательно, выкрикнул Иоанн, получив в ответ насмешливое:
— А ты сам его о том спроси.
— Скажи, где сыскать, и я спрошу! — не оставлял надежды выведать местонахождение двойника царь.
— Тебе надобно — ты и ищи, — донесся до него равнодушный голос, прилетевший уже из пустоты.
— Я б цельного года не пожалел из тех, о коих мы уговорились, — сделал Иоанн очередную попытку улестить Димитрия, но ответа так и не дождался.
Хотя нет, правильнее было бы сказать, что он его все-таки получил, разве что очень туманный и совершенно непонятный, потому что откуда-то из дальнего темного угла неожиданно вынырнул сам двойник. Был он одет в длинную белую рубаху, то есть выглядел в точности так, как его оставил тогда Иоанн.
Даже нож продолжал торчать у него в груди. Впрочем, двойник почти сразу выдернул его и теперь крепко сжимал в руке рукоять, направив хищно блестевшее острие прямо на царя. Шел он неуверенно, пошатываясь, словно во хмелю, очень медленно приближаясь к застывшему Иоанну, с ужасом ощущавшему, что вновь не в силах пошевелиться. Однако, когда двойнику оставалось сделать всего два или три шага, чтобы подойти вплотную, он остановился, словно размышлял о чем-то. Тут Иоанн вновь заорал во всю глотку, отчего и проснулся.
«И что это мне сулит? — напряженно размышлял он, усевшись поудобнее в постели. — То, что он меня настигнет, или то, что я успею спастись? Вот и гадай».
Верить хотелось в последнее, но страх подсказывал, что, скорее всего, истина таится в худшем из предположений. Оставалось сделать единственное, что было в его силах — усилить охрану и как можно чаще ее менять, особенно у дверей опочивальни, выставляя разом по пятку стрельцов и с непременным требованием, чтобы все они были из разных сотен. «Пусть даже один из них тайно доброхотствует моему ворогу — все равно за одну ночь с остальными четырьмя он сговориться не успеет», — рассуждал царь.
Глава 14
УЖАС
В месяц сроку, который отвел ему призрак Димитрия, он уложился. Правда, на этот раз убивал как-то равнодушно, поскольку к своему двоюродному брату прежде не питал ни гнева, ни подозрений. Он в какой-то мере был даже благодарен ему, что тот хоть и неуклюже, но пытался противиться во время болезни двойника, всячески уклоняясь от присяги малолетнему сыну Подменыша.
Его мать — дело иное, но по повелению Иоанна властная княжна Хованская была еще шесть лет назад пострижена в монастыре, а без нее Владимир оставался робким, беспомощным, и чувствовалось, что он жаждет лишь одного — выжить и сохранить своих детей. К тому же, если не считать тех выблядков, которых все считают царскими сыновьями, Владимир оставался единственным наследником престола, буде тот опустеет, и Иоанн гораздо охотнее предпочел бы, чтоб взошел на трон именно он, нежели Ванька.
Именно потому царь и держал своего последнего двоюродного братца в чести, ни разу не положив на него даже легкой опалы. Более того, он настолько ему доверял, что не далее как полгода назад, этой весной, поручил собирать полки для защиты Астрахани.
Он даже когда убивал его, то, вопреки обыкновению, не мучил, не пытал, даже вспомнил древний обычай Чингисхана, повелевавшего знатных людей, провинившихся в чем-либо, умерщвлять без пролития крови. А потому повелел не рубить им головы, а дать выпить яду, и искренне обиделся, когда в ответ на это благодеяние получил такой несправедливый оговор со стороны одной из жертв. Гордая жена князя, урожденная Одоевская, перед смертью, уже осушив свою чару, презрительно окинув Иоанна взором, пылающим ненавистью, ободрила слабодушного супруга, не решавшегося выпить отраву:
— Пей, Иакинф [63] . То не грех. Господь ведает, что не по доброй воле мы из жизни уходим, а по повелению мучителя и душегуба своего.
Вот так. Он им, значит, почет и ласку, райские кущи на том свете, да и на этом добрую славу невинно убиенных мучеников, а они в ответ вона как. Никакой тебе благодарности, одни гнусные поношения. И глядя, как мучается брат, поклялся в душе, что старший сын Владимира Василий, который не приехал вместе с отцом, поскольку занемог, в наказание за худые слова его мачехи [64] умрет совершенно иначе и непременно через тяжкие муки, да на плахе. Несколько успокоило его лишь сознание того, что четырнадцать лет жизни он себе уже обеспечил, ведь вместе с братом приняли яд и его дети, включая шестилетнего сына Юрия, а также десятимесячного младенца Ивана.
63
Здесь нет опечатки. Имя Владимир было славянским и в святцы не входило, а потому церковью не считалось в числе дозволенных для христианина. Поэтому при крещении княжича нарекли церковным именем Иакинф.
64
Василий Владимирович был рожден от первой жены князя Старицкого Евдокии Александровны Нагой (ум. в 1557 г.).
А потом, спустя пару дней, когда он уже хотел послать за Василием Владимировичем Старицким Малюту, Иоанн и вовсе развеселился — в голову пришла славная мысль, сулившая самому царю в случае ее исполнения не лишних два года жизни, а гораздо больше.
«Ваське-то семнадцатый годок пошел — самое время жениться. Запас у меня есть, так что спешить необязательно. Ныне его изничтожу — всего два года добавится, а коли он потомство наплодит, да сынов — тут куда больше можно огрести», — размышлял он.
От собственного хитроумия, которое позволяло ему ловко надуть наглого призрака, он так развеселился, что приказал выпустить из застенков сразу несколько десятков приговоренных к плахе.
Ох, если бы он только знал, что этот подлец Васька спустя пять лет столь бессовестно надует своего благодетеля. Мало того что у него за это время не родится ни одного мальчишки, так он еще и сам помрет, лишив таким образом Иоанна целых двух лет жизни. Нет, нельзя верить людям! Решительно никому, даже родичам! И оставалось только с хмурой злобой вспоминать свою глупую щенячью радость, которая, впрочем, продлилась совсем недолго, всего три дня, поскольку на четвертый он вновь расстроился, вспомнив, где уготовано место ему самому.