Иосиф Бродский. Вечный скиталец
Шрифт:
– Почувствовали ли вы разницу в суждениях о Бродском до и после его смерти?
– Да, почувствовала. При жизни Иосифа они его больше кусали, царапали. После смерти стало больше пиетета, меньше мелочных придирок. Если же говорить о главном, то я не встретила еще ни одного русского поэта, который не страдал бы комплексом Бродского.
– Что вы называете «комплексом Бродского»?
– Это ясное осознание того, что вы – современник великого поэта второй половины ХХ века. Вы ходили с ним по одним улицам, вы легко могли его встретить, он еще вчера был здесь, умнейший человек и гениальный поэт. Ему досталось столько славы, сколько не имели ни Ахматова, ни Мандельштам, ни Цветаева. И в России, и в Америке, и в Европе – везде. Он застилает горизонт. Его не обойти. Ему надо либо подчиниться и подражать, либо
– Вы уверены, что не преувеличиваете значение Бродского?
– Как известно, Александр Сергеевич Пушкин перенес французскую поэзию на русскую почву. Это понятно: французский в то время был родным языком русской аристократии. Но ни Пушкин, ни поэты, шедшие за ним, ничего не взяли из богатейшей английской поэзии, кроме, пожалуй, романтического образа поэта у Байрона. Все это сделал Иосиф Бродский два столетия спустя. Это колоссальный вклад в русскую поэзию, в русскую литературу, в русскую культуру, в русский язык, наконец. Русский язык нуждался в этом вкладе, в этой новой крови и получил ее благодаря Бродскому. Если бы он не сделал, кроме этого, ничего больше, только за один этот вклад ему следовало бы поставить памятник. Я убеждена, что его влюбленность в английский язык, в английскую культуру, в английскую поэзию была продиктована внутренними потребностями русского языка, которому он служил так верно и так преданно, как никто.
– Он же полагал язык данным нам свыше, для него язык был божеством…
– Да, верно, он сам об этом много писал и говорил. Но, помимо этого, он полагал, что поэзия есть высшая форма существования языка. И в этом смысле я не знаю другого поэта, который находился бы в таких отношениях с языком… Мне порой кажется, что Бродский – это осознанный выбор русского языка.
– Как это?
– Ну если следовать Иосифу, то язык – нечто данное нам свыше, некая субстанция и больше, и глубже, и протяженнее во времени, нежели человек или даже человечество. Вот, допустим, что это огромное живое существо – русский язык – созревает до такого момента, когда ему требуется поэт, который помог бы в совершенной форме зафиксировать современное состояние языка, открыл бы ему дорогу к дальнейшему движению. И этот язык выбирает маленького еврейского мальчика в антисемитской стране, зная, что он пройдет через страдания; вдыхает в него поэзию, зная, что истинный поэт в этой стране либо гибнет, либо подвергается изгнанию. Он дает ему выжить, стать знаменитым и исполнить порученную ему миссию.
– Последний вопрос. Расскажите, как он умер.
– Накануне вечером у них с Марией были гости. Разошлись поздно. Иосиф Александрович поднялся в свой кабинет наверх. Сказал, что поработает немного, разберет какие-то бумаги. Он частенько делал так вечерами. И, когда засиживался допоздна, оставался спать в своем кабинете. Поэтому в тот вечер Мария не удивилась, что он не спустился вниз, не пришел в свою постель… Утром раздался телефонный звонок, она поднялась наверх, чтобы его разбудить, и не смогла открыть дверь. Он лежал на полу, кажется, даже в очках. То есть он, видимо, сидел, потом поднялся, чтобы спуститься вниз, и упал. Разрыв сердца. Страдал ли он при этом? Надеюсь, что он умер очень быстро…
После прочтения таких интервью и воспоминаний Полухиной появляется твердое убеждение: чем больше Бродского влюбленные дамы будут сравнивать с Пушкиным, уверять, что все поэты ушиблены, вознесены или раздавлены им, что он сделал для русского языка больше, чем Даль и все поэты Серебряного века вместе взятые, тем быстрее пройдет этот морок и Бродский займет свою нишу маргинального поэта-эмигранта, которого, кстати, не все на Западе так уж превозносили, как эта распростертая подле его ног русско-английская профессорша.
Гений Малевич, лауреат Бродский и профессор Ганнушкин
Сегодня российскому читателю беспрерывно внушают, что Запад боготворит Иосифа Бродского, что чуть ли не все литературоведы и философы являются его апологетами. Это далеко не так. Думая, чем же опровергнуть это наваждение, я выбрал устное выступление, но глубоко продуманное эссе Маркса Тартаковского. Маркс Самойлович – младший мой однокашник по Литературному институту – настоящее дитя перестройки, автор книг, опубликованных в Москве: «Человек ли вершина эволюции?» («Знание»,1990), «В поисках здравого смысла» («Московский рабочий», 1991), «Акмеология» (ИМЖ «Панорама», 1992), «Homoeroticus» («Панорама», 1993), «Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка» («Прометей», 1993; на титуле: «Рекомендовано Государственным комитетом Российской Федерации по высшему образованию»), других, менее значимых, а также автор ряда работ по проблемам истории и актуальной политике, опубликованных в России, Израиле, Германии, США.
С 1994 года, с окончательной победы пещерного капитализма в России – он живет в Германии. В «Русском переплете» ведет обозрение «Обозрение Маркса Тартаковского«.
Одна из последних его книг – «Откровение Торы. Моисеевы Пятикнижия и реальности нашего века». Она имеет трогательное посвящение:
Рожденным в один день 5 марта,но разделенным огромной исторической эпохой, —отцу моему Самуилу Аврумовичу,прожившему полжизни в черте оседлости,и сыну моему Косте, солдату Израиля.В аннотации от редакции сказано: «Существует ли где-нибудь «христианская цивилизация»? – задается вопросом «Независимый исламский информационный канал Islam.ru» (сентябрь 2003) и разъясняет: «Христианским» можно считать только такое государство, законодательство которого базируется на Библии. Последние формы «христианской государственности» – это абсолютистские монархии Европы, рухнувшие под напором либеральных идей, выдвинутых масонскими кланами Франции, Англии и Северной Америки. Сегодняшняя западная цивилизация не имеет ничего общего с христианскими ценностями, это либерально-масонская цивилизация. Она трансформируется сегодня в идеологию языческой вседозволенности, поедающей саму себя. Наркоман, пользующийся своей свободой употреблять наркотики, теряет и саму эту свободу, и вообще человеческий облик. Религии монотеизма – Исламу – противостоит не христианство, сохранившее за собой, в основном, только культ, не влияющий на политику государства, а либералистское неоязычество с культами Молоха, Венеры, Диониса и т. д., выступающими под другими именами».
Обвинение во многом справедливое. Но – лукавое. Обойден кардинальный принцип западной цивилизации, впрямую противоречащий исламу. «Ислам (араб., букв. – покорность)» (ЭС). Тогда как «история человечества есть развитие индивида от людской особи, во всем покорной традиции, к осознающей и направляющей свое бытие личности».
Цитированная мысль определяет содержание книги М. Тартаковского, утвержденной Госкомитетом РФ по высшему образованию, «Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка» (М. 1993.), а также других опубликованных им книг и работ («В поисках здравого смысла», «Человек ли вершина эволюции?», «Почему китайцы не открыли Америку»…). В своем новом исследовании автор обращается к самым истокам этого всечеловеческого либерального движения к свободе – к Моисееву Пятикнижию (у евреев – Тора). Пафос Книги – Исход, освобождение от рабства, привычного состояния древнего человека, воспринимавшегося им как норма.
«Отпусти (освободи) народ мой!», – спустя тысячелетия слова эти, обращенные к Угнетателю, воодушевляли вершителей великих демократических революций Нового времени: Нидерландской (XVI в.), Английской (XVII в.), Американской (Война за независимость Соединенных Штатов, XVIII в.) Отныне в англосаксонском мире стали обычными библейские имена, славнейшим из которых явилось имя Авраама Линкольна, борца против рабства (XIX в.) В XX в. тот же призыв, многократно повторенный в Пятикнижии, был подхвачен Мартином Лютером Кингом, борцом за гражданские права; он звучит в народных спири-чуэлс…». Странно, что в этом перечне не упомянуты ни Великая Октябрьская революция – главное мировое событие первой половины ХХ века, ни горбачевско-ельцинская революция, ставшая геополитической катастрофой конца ХХ века.