Иосиф Джугашвили
Шрифт:
Когда доходило до оценок людей, Ленин обычно советовался с женой, а в январе 1923 года ему и не с кем было больше посоветоваться. И стоит ли удивляться, что вскоре появилось то самое письмо Ленина, где говорилось: «…Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности Генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от товарища Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д…» В том-то и хитрость этого письма, что Сталин если и бывал грубым, то только по отношению к ближайшим товарищам, к своим, но он был всегда предельно выдержан и деликатен с посторонними и подчиненными. Но Ильич горел желанием отомстить за «предательство» — и отомстил!
Но и это еще не все. В марте Ленин узнал от жены подробности декабрьского инцидента. Крупская и Сталин к тому времени давно помирились, да и дело само по себе не стоило выеденного яйца.
Но во время болезни все дурные качества ленинского характера, которые он, будучи здоровым, умел подавить, вышли наружу — раздражительность, злопамятность, жестокость, — а он был жесток, этого не отрицают даже соратники. Узнав о ссоре, Ленин выходит из себя и пишет Сталину письмо. Хорошее отношение к Иосифу давно переросло в откровенную враждебность, и теперь он, стараясь ударить побольнее, начинает письмо с холодно-презрительного «уважаемый»: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она вам и выразила согласие забыть сказанное, но, тем не менее, этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения». Копии письма он отправил Зиновьеву и Каменеву. Это был второй жестокий удар от одного из самых близких Иосифу людей.
Володичева, секретарь Ленина, передала письмо из рук в руки. Сталин прочел его сразу же. Лучше бы он сделал это без свидетелей, но Иосиф не ждал такого жестокого и несправедливого удара. Теперь он понял отношение Ленина — еще как понял! Но на него смотрел посторонний человек, и лицо Иосифа было, как обычно, непроницаемым. Он помолчал некоторое время, чтобы прийти в себя, и сказал — очень медленно, слово за словом: «Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь». Помолчал еще и продолжил: «Я не медик, я — политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. (И не вмешивался! — Е.П.) А Крупская — член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость».
Он действительно извинился. 7 марта Сталин пишет: «Т. Ленин! Недель пять назад я имел беседу с т. Надеждой Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: „Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича“ и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое против Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считаю своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.
Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят».
Эта история стала широко известна в партийной верхушке. Копии ленинского письма были отправлены Зиновьеву и Каменеву, которые, конечно же, молчать не стали. Уже значительно позже он горько жаловался Кагановичу: «А что я тут могу сделать? Мне Политбюро поручило следить за тем, чтоб его не загружать, чтоб выполнять указания врачей, не давать ему бумаги, не давать ему газет, а что я мог — нарушить решение Политбюро? Я же не мог! А на меня нападают».
…Но прошло всего десять дней, и он снова понадобился в Горках. Крупская уже не просила, а настаивала, чтобы он отравил Ленина. Ильич требовал яду, Надежда Константиновна пробовала дать его сама, но не смогла. Она не смогла, а он сможет? Он написал Зиновьеву и Каменеву, изложив суть разговора, и потребовал вынести вопрос на Политбюро. Затем взял лист чистой бумаги и сел писать членам Политбюро:
«В субботу 17 марта т. Ульянова (Н.К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном „просьбу Вл. Ильича Сталину“ о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н.К. говорила, между прочим, что Вл. Ильич „переживает неимоверные страдания“, что „дальше жить так немыслимо“, и упорно настаивала „не отказывать Ильичу в его просьбе“. Ввиду особой настойчивости Н.К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В.И. дважды вызывал к себе Н.К. во время беседы со мной и с волнением требовал „согласия Сталина“), я не счел возможным ответить отказом, заявив: „Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование“. В. Ильич действительно успокоился…»
И тут Иосиф вспомнил пленум и вдруг понял, что он может получить еще одно партийное поручение. Он ведь «самый жестокий человек в партии» и, безусловно, самый исполнительный. Нет! Это они пусть делают сами, пусть это делает кто хочет, но не он! И он продолжил:
«Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК». Может быть, он и стальной, однако и у стали есть свой предел прочности.
И вот они собрались. Иосиф, изо всех сил стараясь, чтобы невероятное внутреннее напряжение не вышло наружу, изложил товарищам суть дела. Он не сознавал, что на лице у него жуткой маской застыла его обычная полуулыбка, он едва ли вообще отдавал себе отчет, как он выглядит в этот момент. Он понимал, что если Политбюро уважит просьбу Ленина, это будет правильно, но знал, что они не посмеют. Это можно было бы сделать, если бы существовало однозначное заключение врачей о том, что улучшений в положении больного не наступит, но какой врач осмелится дать такое заключение? Нет, все правильно понимали ситуацию и без всяких врачей, но кто-то должен был взять на себя ответственность. Если бы он взял на себя ответственность за этот шаг, то, пожалуй, с ним бы согласились, но он устранился, и они не посмели.
…Но Ленин ему так и не простил.
В последней попытке восстановить отношения он обратился к Марии Ильиничне. Она вспоминает: «Раз утром Сталин вызвал меня в кабинет В.И. Он имел очень расстроенный и огорченный вид. „Я сегодня всю ночь не спал, — сказал он мне. — За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь“. Мне стало жаль Сталина. Мне казалось, что он так искренне огорчен.
Ильич позвал меня зачем-то, и я сказала ему, между прочим, что товарищи ему кланяются. «А», — возразил В.И. «И Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что он так любит тебя». Ильич усмехнулся и промолчал. «Что же, — спросила я, — передать ему и от тебя привет?» «Передай», — ответил Ильич довольно холодно. «Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин». «Совсем он не умный», — ответил Ильич решительно и поморщившись».
Так закончились эти отношения, начавшиеся за двадцать лет до того с письма, посланного в Сибирь. Все эти двадцать лет Ленин оставался верен себе, и Сталин оставался верен себе, и последние месяцы ничего для него не изменили. Он с большим трудом менял раз сложившееся отношение к людям — по крайней мере, хорошее отношение, и не считал необходимым платить Ильичу той же монетой. «Больной человек, что с него взять!» — оправдывал он Ильича.
При жизни Ленина Иосиф все время настойчиво выдвигал его на первое место, а после смерти он создал культ Ленина. Это, как и все другое, что он делал, Иосиф сделал хорошо. Культ Ленина жив до сих пор, намного пережив культ Сталина, созданный руками любящими, но менее умелыми. Правда, он не избавил Ленина от страшной участи живого мертвеца, выставленного напоказ на Красной площади, но, с другой стороны, был ли в этом смысл? Ленин был таким яростным атеистом и так ненавидел церковь, что едва ли это что-либо изменило бы в его посмертной судьбе…