Иосиф Грозный(Историко-художественное исследование)
Шрифт:
Но не таков был этот человек. Крепко выпив, он встал из-за стола и подошел к ней, тоже вскочившей, окаменело ждущей. Может быть, Берия обладал гипнозом, которым владеет удав, хватающий свои жертвы?
Потом она сидела, склонив голову, растрепанная, растерзанная, боящаяся проронить слово, а он сидел рядом, гладил ее по плечу и самодовольно сыто сопел. Наконец сказал:
— Слущай… Я… может, этого вэчэра жьдал дэсят лэт. Илы болшэ… Сразу влюбился в тэбя. В твою красоту… в твою задныцу… Но… Ти сама знаэщь…
Робко посмотрела исподлобья, перевела взгляд на портрет, висевший на противоположной стене. Молодой Сталин смотрел
— Чэго смотрыщь? Он же тэбя бросыл. Он до тэбя издэржялся, пэрэеб вэс Болщей тэатр… Ти нэ знаэщь… сколько у нэго било баб… Я знаю… И тэпэр он ны к черту нэ годэн. И запомни… Нэ он хозяин в странэ. Я хозяин! Скоро так будэт… Я. Но прэдупрэжьдаю… Пикнэщь… Будэщь в лагэрях… У тэбя вэдь ест сестра? — И, не дожидаясь ответа: — А у сэстры мужь… был в плэну… Сэйчас влагэре… Поняла?
Она плакала.
— Ладно… Утрыс… Харощая ты телка… Часто бэспокоит… нэ буду… Иногда… Я вэд тоже… грузын. Прывыкнэщь… Нэ бойся и помни, Лаврэнтий Бэрия на вэтэр слов нэ бросаэт…
И, одевшись, нацепив очки, вдруг быстро ушел. О его приходе напоминала лишь корзина с фруктами и бутылки на столе, которые Валечка тотчас понесла в ванную, чтобы вылить вино в унитаз.
Черное вино текло, как жидкая кровь.
А через неделю генерал Власик вдруг обнял ее в коридоре, у комнаты, обнял совсем собственно. И на попытки возмутиться произнес:
— С Берией таскалась? Мне ведь все известно. Ты думала: за тобой нет пригляду? Есть, Валечка, есть… Е-есть… И теперь дело за тобой. Я ведь тебя для себя искал. Для СЕБЯ тогда выбирал. Да САМ тебя у меня выхватил… А Берия… Берия потешится — бросит. Баб у него, кобеля… Школьница даже есть… Поняла? А я не брошу… Я — люблю. Я, может, сколько ночей из-за тебя не спал! Извелся… было, — и начал целовать в щеки, в волосы жадно, табачно, водочно… Мял громадными ладонями. Притискивал.
И — странно, по сравнению с Берией, она почувствовала вдруг некое неясное облегчение.
Вот уже третий из самых главных в стране объяснился ей в любви. Самых главных и грозных.
Сталин же еще с пятьдесят первого года словно забыл о ней. Теперь он редко жил в здании самой двухэтажной дачи. Чаще в домике, построенном специально для одного, и так закрыто и отдельно, что даже всю обслугу заменил одной старательной, невзыскательной Матреной Бутузовой, которая и подавала одежду, и гладила, и следила за чистотой, и приносила обед. И на самой даче Сталин прекратил прежние большие обеды для Политбюро. Часто теперь одиноко сидел у камина, иногда приносил какие-то бумаги и жег их лист за листом. В таком же одиночестве сидел он и на верандах, вглядываясь в лесопарк, точно ожидая появления чего-то спасительного.
Валечка нежданно оказалась как будто отстраненной от вождя и от всех своих прежних обязанностей. Сталин словно забыл о ее существовании. Напомнить же ЕМУ о себе было попросту невозможно.
Зато Власик при каждом удобном случае дарил ей теперь свою заботу и внимание. Вероятно, Валечка с горечью (или с радостью?) примирилась с безразличием вождя, вероятно, посчитала себя теперь даже свободной. И — ошиблась, как все бывшие и бывавшие у Сталина, при Сталине, возле Сталина. Сталин не забывал ничего, никого, никогда.
И если разведка его, возможно, упустила визит Берии, то Берия не собирался отдавать Власику пригожую медсестру. Надо было что-то решать, а Берия из всех стальных солдат Сталина, за исключением, пожалуй, маршала Жукова, с которым, как он считал, уже разделался, спровадив сперва в Одессу, а потом еще дальше, в Свердловск, был наиболее решительным солдатом. Делить мягкую красавицу с ненавистным Власиком он не хотел. Отдать вот так просто было не в его привычках.
На Власика Берия давно копил компромат, а заодно подготовил досье и на Поскребышева. Выяснилось: женат на родственнице жены сына Троцкого Седова. Берия едва не прыгал от радости: самые надежные и ближайшие к Сталину люди оказались в его железном кулаке.
В один далеко не прекрасный летний день Берия явился в Кунцево с особым докладом.
Стояло начальное подмосковное лето. Зной и сушь. А Сталин с годами все тяжелее переносил как морозы, так и жару, на которую раньше не обращал внимания, но теперь астма, эмфизема легких и гипертония долили его. Но, возможно, не только гипертония. Если кто-то считал, что вождь стал равнодушным к женским прелестям, к отстранению Валечки, тот ошибался. Просто ВОЖДЬ не желал НИКОМУ демонстрировать свою слабость и немощность. Никому… Даже врачам… Даже своей многолетней наперснице.
Никто не знал, как Берия доложил о двойной измене Власика (обвинялся еще в присвоении денег), «измене» Поскребышева, «измене» медсестры.
Последнему Сталин не поверил. Но Берия не был бы Берией, если бы не заготовил фото, пусть не прямо, но косвенно говорившие за себя.
Сталин буквально выгнал Берию. И тут же приказал вызвать Валечку. Она была на даче.
Вошла. Сталин сидел в расстегнутой ночной рубашке на диване и держал в руке пустую трубку. Уже около года он не курил, но трубку продолжал носить с собой и брал в руку, когда был чем-то особенно огорчен, взволнован или принимал важное решение. Сообщение Берии показалось ему, столь битому жизненными обстоятельствами, невероятным. В ком, в ком, но в своей Валечке он был уверен, казалось, на тысячу процентов. Он и до сих пор все-таки не верил… хотел не верить (и, в общем-то, был прав). Неужели все женщины не способны к верности? Однако когда-то, кажется, с подачи прежнего секретаря Товстухи, он прочитал полную ненависти и презрения к женщинам книгу Отто Вейнингера «Пол и характер», где этот Вейнингер отрицал у женщины все: ум, таланты, характер — и довольно логично доказывал, что женщина — это всего лишь бледное подражание мужчине, его отражение. В общем, низшее существо, декоративная игрушка, и что ей, женщине, никогда нельзя доверять. Примерно то же самое утверждали и древние индийские трактаты о любви, и, читая их, Сталин соглашался, не доверял балеринкам и актрисам. Но Валечка?! А книгу Вейнингера, помнится, одобрил, но запретил издавать, приказал убрать в спецхран.
— Ну щьто? Ти… забыла нас? Совсэм… забыла? — сказал Сталин, как-то приниженно и горько усмехаясь, так что усмешка его получилась скорее похожей на гримасу плача без слез.
Никогда она таким его не видела. И отзывчивой болью ворохнулась, должно быть, ее душа. На Сталина было страшно смотреть. И почему, почему женщины считают, что мужчины легче переносят их измены? Да. Смотреть на Сталина было страшно.
— Что вы… Что… Иосиф Виссарионович, — пробормотала она, словно клонясь под его вспыхнувшим, истинно расстрельным взглядом. — Что вы?