Иосиф Грозный(Историко-художественное исследование)
Шрифт:
А обилие дел не сокращалось. Все требовало его подписи, утверждения. Доклады разведок, сообщения атомщиков (творили еще более чудовищную бомбу — водородную, где лишь запалом должна была стать атомная), страна строилась, в Москве возводились чудовищные высотники-«недоскребы», как окрестил их народ за странную архитектуру, повторяющую кремлевские башни. А строили зэки…
Но уже не было сил и средств снижать цены, бедствовало и так обращенное то ли в крепостных, то ли в рабов «колхозное» крестьянство, и народ терпеливо сносил нищету лишь в сравнении с минувшей войной.
А он планировал все новые и новые стройки, требовал новых проектов и с этой целью решил провести новый сверхпарадный съезд ПАРТИИ. И провел. И даже подал в отставку. Впрочем, заранее зная, что никто никогда публично не выступит против него. Съезд и пленум нового ЦК, конечно, не утвердили «отставку». И можно было твердо сказать: ТОГДА ее бы не утвердил, не понял и не поддержал народ. Слишком был велик авторитет «вождя народов, гениального полководца, победителя над фашизмом, продолжателя дела…» — и как только не именовали его… Сегодня такое невозможно понять. Съезд и пленум не приняли отставку. Съезд и пленум снова утвердили его Генсеком и Вождем! И теперь можно было готовиться к разгрому и разгону своей заевшейся свиты, прятавшей ненависть к нему под маской смирения и покорности. Макиавелли советовал каждые пять лет устраивать погромы своих приближенных, менять правительства, казнить подозрительных.
В конце жизни Сталин увлекся и утешался планированием. Сохранились ли в его опечатанных недоступных архивах карты Союза, испещренные его пометками, линиями, надписями красным и синим? Видимо, сохранились. Ведь начатый при Сталине БАМ пытался продолжить пятизвездный генсек. А на тех картах были квадраты лесных полос и насаждений, зеленая штриховка будущих лесов в пустынях и степях, синие линии каналов. Волга — Дон, Каракумы, Днепр и Днестр, и сибирские реки, загороженные плотинами электростанций и словно повернутые вспять. «В Сыбыри… рэки тэкут… нэ в нужьную сторону», — как-то изрек он.
А однажды в порыве чего-то похожего на вдохновение он провел почти прямую линию от устья Оби до Байкала и Амура, через всю Западную и Восточную Сибирь. С линейкой и карандашом стоял он у карты, прикидывая, как построить невиданную, неслыханную магистраль.
«Сколько эта дорога дала бы стране будущего угля, леса, нефти, руд! Сколько богатств, неразведанных, таящихся, открылось бы вместе с нею! И уж точно тогда Союз вышел бы на роль главной державы мира. А энергию для добычи всех этих богатств дали бы великие сибирские реки: Обь, Енисей, Ангара, Лена…» По заданию Сталина экономисты, геологи, геодезисты, проектировщики уже прикидывали, как провести эту дорогу в будущее, сколько потребуется труда, людей, денег, сил, сколько новых лагерей придется открыть, перебазировать, перегнать. Добровольно туда ни за какие деньги никто не сдвинется…
И мнилась ему в далеком грядущем эта великая, сияющая, богатейшая страна, где коммунизм, в который он сам не верил реально, будет все-таки в основных чертах осуществлен, сделан, построен. Ведь если жизненных благ через край, какая может быть прекрасная, обустроенная жизнь! А жизненные блага разве самое главное? Воспитать людей, научить жить хотя бы так, как живет он. Разве он в три горла ест? Разве пьянствует? Разве погряз в роскоши: копит золото, деньги, брильянты? И чем они лучше граненых стеклышек? Разве только блестят сильнее. Золото? Чем оно лучше меди? Вон в Оружейной палате стоят золотые царские сервизы и никогда ему не хотелось есть из этих блюд. Одежда? Ничего у него лишнего не было: три кителя обычных да один светлый, парадный. Да штаны, ну, и парадные белые, с лампасами…
Как-то этот дурак Большаков подал ему на подпись фильма авторучку. Ручка не писала, и тогда Большаков с досадой тряхнул ее и посадил фиолетовую кляксу на эти штаны. И побелел. А он, Сталин, сперва нахмурился, а потом снизошел: «Чьто? Думаэщь, у Сталина одны послэдные шьтаны?» Последние не последние, а вот еще случай вспомнил: к дню его рождения обслуга дачи, явно с благословения коменданта Орлова, решила сделать ему подарок. Он ходил в разбитых, растресканных ботинках, по их мерке сшили новые, и Матрена утром ли, с вечера ли поставила новые у дивана, а старые унесла. И все ведь знали: Хозяин не принимает никаких подарков, не любит, а если принимал к семидесятилетию, все отправлялось в музей или еще куда. Себе не брал ничего. Но тут, думали, обрадуют.
— Гдэ… мои ботынки? — спросил вождь, сидя на диване и хмурясь, эту женщину, каких в народе зовут «простодырые».
— Дак, товарищ Сталин… Иосиф Виссарионович! Вы же генералиссимус… вы же вождь…
— Гдэ мои ботынки?!
— Дак… хотели… выбросить. Они же… и с подошвы худые… Потресканные все.
— Сэйчас же… чтоб были здэс…
Ботинки принес сам комендант дачи Орлов и тоже пытался убедить Сталина принять дар.
Но Сталин молча взял из его рук ботинки (старые), сопя надел, а коменданту указал на дверь.
Насколько известно автору, из всех подарков к семидесятилетию, а дарили оружие, мебель, ковры, гобелены, фарфор, украшения из золота и серебра, картины, радиотехнику и даже белого орловского рысака, Сталин взял себе только теплые рукавицы и бурки-чесанки.
Часто вспоминался теперь ему не столь давно минувший юбилей. Все эти бесконечные поздравления, телеграммы, дары. Речи… Благодарения.
Какие-то попытки увенчать его лишней звездой. Зачем? От звания Героя Советского Союза отказался решительно и рассердился на Маленкова: какой «гэрой»? С чэго? Награда должьна быт по заслугам. Он что: Днепр под огнем переплывал? Дот-амбразуру закрыл грудью? В атаку первым поднялся? Иное дело — орден Победы. И орден Сталина придумали, похожий на орден Ленина. Зачем? Могли бы и как-то иначе. И в статусе записали: является вторым. А почему? Разве этот «Ильич» столько сделал для страны? Сотой, тысячной доли не сделал. Кто дал социализм этой стране? Разве Ленин? Кто сделал социализм из утопии и мечты реальностью? Кто построил из разграбленной страны единое могучее государство? Кто сплотил теперь уже непобедимый социалистический лагерь? Кто утвердил международный авторитет Союза на всех уровнях? Ильич? И не пора ли уже развенчать его и убрать под каким-нибудь предлогом его пирамиду в другое место?
И вот, создав стране такое могущество, сплотив теперь монолитную партию, оснастив сверхмощным оружием армию, сам он остался больным, теряющим силы человеком. Где же она, справедливость? И ведь ни на кого нельзя с надежностью положиться. Нет надежного преемника, и лишь отпусти вожжи — столкнут. Где справедливость?
В последние дни пятьдесят второго года он вдруг словно вспомнил о Валечке и приказал ей прийти. И тотчас явилась она. Принял ее не в здании дачи, где прожили они столькие годы, не в той комнате, кабинете-спальне-столовой, — жил теперь в деревянном домике по соседству с дачей. Смущенная, напуганная, недоумевающая, стояла она перед ним теперь не в передничке, ро в халатике и белой косынке, и было пугаться отчего. 16 декабря был арестован ненавистный ей генерал Власик. Арестован, отправлен под домашний арест генерал Поскребышев, всегда благоволивший ей. Опять шерстили охрану, обслугу. А Сталин ходил, словно помешанный, и оттого еще более страшный. Было у него запалое, зажелтелое и словно обращенное в себя непривычное лицо. Это лицо он и поднял на нее, когда она встала, растерянно уронив руки.
— Вот… Рэшил эще… повыдаться с тобой, — сказал Сталин. — Садыс… Погляжю… Давно нэ видал… Какживещь… можещ… Может, замуж хочэщь?
— Что вы!
— А я… серьезно тэбэ говорю… Я много думал о тэбэ… Много. Особэнно когда тэбя… сослали… И письма твои — вон оны… все лэжят у мэня в столэ. Хороще… чьто ти писала их мнэ… Именно поэтому… Я тэбя и понял… Понял… И… простыл… Да… Вот чьто и хотэл тэбэ сказат… Всэ… Всэ считают мэня… звэрем… Бэз дущи… А я и в самом дэле, навэрноэ, растэрял эту дущю… Сжег эе… На всом… этом… Тут нэльзя иначэ… Иначэ бы…