Ипатия
Шрифт:
– Так ты прекращаешь лекции? Знаешь ли ты, что в таком случае мы окончательно разоримся?
– Это неизбежно. От Ореста нечего ждать помощи. Отец, мой, я хорошо изучила этого человека и знаю, что он завтра же выдаст нас христианам с головой, если его жалкая жизнь или его положение подвергнутся опасности.
– Боюсь, что ты права! – произнес старик, в отчаянии ломая руки. – Что будет с нами, с тобой, дитя мое? Что случится со старым звездочетом – неважно. Ему все равно, когда умереть – сегодня или завтра. Но ты, ты! Убежим… Даже без их драгоценностей, от которых ты
– Нет, отец. Свои познания я сохраню при себе. С сегодняшнего дня Ипатия останется наедине с бессмертными бегами.
– Неужели ты хочешь меня покинуть? – закричал испуганно старик.
– Ни за что на свете! – ответила она, прижимаясь к его груди.
– Значит, ты согласна бежать?
– Только не сегодня. Пока опасность не миновала, спасаться нечестно! Мы должны оставаться на своем месте до последней минуты, даже в том случае, если не решимся умереть как герои. Завтра в последний раз я отправлюсь в аудиторию, в мой любимый музей, чтобы проститься с учениками. Я должна сказать им, что покидаю их из уважения к философии и к самой себе, так как они недостойны моей жертвы.
– Я пойду с тобой.
– Нет, я пойду одна. Ты можешь подвергнуться опасности там, где для меня ее не существует. Ведь я только женщина, и при всей своей дикости толпа не осмелится причинить мне зла!
Старик грустно покачал головой.
– Посмотри на меня, – с улыбкой проговорила Ипатия, положив ему руки на плечи и заглядывая в его глаза, – ты мне часто говорил, что я хороша, а ведь красота способна укротить даже льва. Неужели ты не веришь, что это лицо может обезоружить любого монаха?
Она засмеялась. Старик забыл свой страх, поцеловал дочь и поспешил распорядиться насчет еды для стражи, которую он решил держать в своем доме как можно дольше.
А затем заперся в библиотеке и попытался заглушить свою тревогу астрономической задачей, над решением которой он бился целый день.
Ипатия неподвижно сидела в своей комнате. Мучительная гнетущая боль переполняла ее существо, и слезы стояли в глазах. Улыбками она прогнала страхи отца, но со своей собственной тревогой не могла справиться.
С поразительной ясностью сознавала она, что в ее жизни наступил перелом. Мир может возродиться, но она не доживет до этого, и если культ богов будет когда-либо восстановлен, то уже не ею…
«Зевс, отец богов и людей» – эти слова звучали утешением и надеждой, но была ли в них правда? Не сотворили ли люди своих богов по собственному подобию, внушив человечеству благоговейное почитание выдуманных ими светлых призраков? Вероятно, так оно и было. Но если боги существуют, то познание их – наивысшее блаженство для людей. Не говорил ли Плотин о бесстрастном восторге, когда душа возносится над жизнью, мыслями и разумом, сливаясь с абсолютным Единым? Шесть раз в продолжение шестидесяти лет воспарил Плотин на высоты мистического единения и понял, что он – часть Божества; Порфирий
И вот теперь, в удручающем сознании своей немощи, девушка решила проникнуть в небесные сферы. Быть может, теперь, в эти скорбные минуты, какое-либо Божество прольет на нее луч небесного света?.. Не сжалится ли Афина?.. А если не она, то какое-либо другое высшее существо – ангел или демон?..
Ипатия смиренно сняла все свои драгоценности и верхнее платье. Затем обнажила грудь и ноги, распустила золотистые волосы и прилегла на кушетку, скрестив руки и устремив к небу вдохновенный взор.
Так прошло несколько часов. Глаза Ипатии постепенно смыкались, но грудь стала подыматься быстрее и дыхание участилось.
Мгновениями девушке казалось, что она очутилась на дне пропасти, не ощущала собственных членов, не слышала собственного дыхания. Ее окружал светлый, мерцающий туман, бесконечная паутина, сплетенная из неисчислимых блестящих нитей, соединявшихся между собой, а затем разделявшихся и исчезавших. Она даже не знала, оставалась ли душа в ее теле или покинула его.
Паутина пропала, осталась только светлая бездна. Она упивалась светом и носилась в нем, как пылинка среди полуденных лучей. Но ее воля не ослабевала.
В бесконечной дали, среди беспредельного простора обозначилось темное пятнышко. Оно росло и приближалось. То был темный шар, опоясанный радужным кольцом. Что бы это могло быть? Она не дерзала надеяться. Все ближе, ближе… вот он коснулся ее. Центр его сверкнул, всколыхнулся и принял более определенные очертания… лица? рога? Нет – Пелагии!
Она выглядела прекрасной и скорбной и внушала невольное благоговение. Ипатия была не в силах далее выносить такую пытку и вскочила с криком ужаса!
Так вот ответ богов! Призрак женщины, которую она презрела и оттолкнула.
– Нет, это не их ответ! Мне его подсказала собственная душа!
Ипатия горько улыбнулась и в полном изнеможении снова бросилась на ложе, охватив голову руками.
Наконец она приподнялась и, не заплетая распущенных волос, тихо заговорила, устремив неподвижный взгляд в одну точку:
– О, хотя бы какое-нибудь знамение! Нет, миновал золотой век, воспетый поэтами, когда боги братались с людьми и сражались рядом с ними. Я сойду с ума, если перестану верить в обитателей незримого мира. О, хотя бы знамение, одно только знамение!
Расстроенная и смущенная, прошла Ипатия в «комнату богов», где хранилась коллекция старинных изваяний, на которые она смотрела скорее как на памятники искусства, чем как на принадлежности культа. В одном углу комнаты стояла Паллада, в полном вооружении, с копьем и шлемом, – чудесный образец афинской скульптуры, который она приобрела у купцов после разграбления готами Афин.
Долго и страстно смотрела Ипатия на изображение своей излюбленной богини – идеала, которому она в течении многих лет стремилась подражать. И вдруг… Что это, не мечта ли? Или просто игра света? Неужели богиня улыбнулась ей?