Ипостась
Шрифт:
На девушке одежды было немного, и спустя несколько секунд обезумевший от страсти Окоёмов гладил ее живот, а губы нежно целовали вмиг затвердевшие соски. А вот с обмундированием Василия пришлось повозиться – одежда, рассчитанная на удобство в бою и походе, имела массу застежек, кармашков, ремешков и прочих излишеств, мешающих быстро избавиться от нее. Кхайе хохотала, помогая любовнику освободиться от куртки и брюк.
Войдя в нее, он едва удержался от того, чтобы не закончить дело сразу. Возбуждение было слишком велико. Он начал медленно двигаться, Кхайе тихо застонала.
Потом, когда они лежали, обнаженные и тяжело дышащие, Кхайе рассказала, что произошло в ту ночь в деревне. Василий попросил ее об этом, сославшись на то, что из-за действия змеиного яда почти ничего не помнит. На самом деле он думал, что дело не только и не столько в змее, сколько в том, что происходило внутри его головы из-за «джьяду гумра».
– Мужчина с безумными глазами ворвался в мой дом, – голос Кхайе звучал тихо, но было слышно, что ей тяжело вспоминать недавние события. Она говорила быстро, и Окоёмов с трудом понимал ее ломаный английский. – Он хотел убить меня, он целился в меня, у него было оружие. А потом появился ты. Ты посмотрел на меня так... странно, а потом...
Она на секунду замолчала, а Окоёмов внезапно вспомнил. Не все события, а только то, что увидел в момент, когда молния за потрескавшимся окном на мгновение высветила сцену внутри хижины Кхайе. Будто фотография, выполненная неумелым фотографом, – пересвеченная и смазанная, но все же несущая какую-то информацию. Такое уже было, похожие картинки остались от той эпохи, когда он жил у монахов, подобравших его на берегу.
Полубоком, отвернувшись от Окоёмова в сторону окна, стоит четвертый. В его глазах, которые почему-то видны Василию, – а ведь должен быть виден затылок, – читается какой-то нездоровый блеск. Губы шевелятся, четвертый говорит что-то, но слов не разобрать.
Ты все понял, ты даже отвечал ему.
Он говорит что-то про девчонку, которая застыла у окна, широко раскрытыми глазами глядя на вошедших в ее дом людей. Но в ее взгляде нет ужаса, она просто не рассчитывала, что в хижину ворвутся так скоро. И у нее мокрые волосы – она уже выходила под дождь, но зачем-то вернулась.
Откуда тебе знать?
В руках девчонки что-то есть. Что-то черное, она прижимает это к груди, словно единственное дитя. Она стремительна и прекрасна, Окоёмов очарован этой девушкой.
Четвертый предлагал поиметь ее вместе, а ты сделал вид, что не расслышал.
Палец нажимает на кнопку затвора, механизм внутри автомата тихонько взвизгивает и стопорится, застряв навсегда. Окоёмов несколько раз пытается передернуть затвор вручную, но что-то там внутри «Патанга» заклинило и не желает сдвигаться. Тогда Василий поднимает автомат и со всего размаха опускает тяжелый приклад на затылок четвертого.
Да, у четвертого были черные волосы.
А в следующий момент сам получает удар по голове рухнувшей с потолка балкой.
Было ли все именно так на самом деле или его сознание само дорисовало детали, которые он хотел увидеть? Кхайе рассказала только о том, что четвертый собирался ее убить. Ни слова о разговоре Окоёмова с бойцом, ни о том, что происходило дальше.
Когда Окоёмов очнулся в лесу на следующее утро, у Кхайе не было никаких вещей. Только вот эта одежда, лежащая сейчас рядом. Но Василий помнил черную сумку. Что было внутри и почему девушка ее так держала?
Нет, спрашивать у нее он не собирался. Глупо. И какая разница.
– Так, значит, я тебя спас?
– Я ведь тебе это уже говорила.
Да, говорила, он помнил. Но только сейчас в памяти всплыла картинка. Остальное пока скрыто туманом, но Окоёмов теперь был уверен, что в ту ночь он никого не убивал. Вообще никого. И четвертый, получивший прикладом по затылку, погиб не от рук Окоё– мова. Он подорвался на мине, оставленной Лейтенантом, удар только оглушил его.
Потом они бежали. Или ползли – здесь воспоминания путались. Но он точно как-то передвигался. Вряд ли Кхайе, такая маленькая и тонкая, смогла бы оттащить его самостоятельно. Удар балки и змеиный яд стерли эти воспоминания навсегда.
Пальцы Окоёмова гладили волосы Кхайе. Прямые черные волосы, такие же, как у большинства бирманцев, только отчего-то ему они казались чем-то исключительным. На затылке рука постоянно цепляла едва возвышающийся над кожей пластик – гнездо «балалайки». И сам чип у девушки тоже имелся. Редкость для этой странной страны.
– Откуда у тебя это?
– «Балалайка»?
Смешно слышать исконно русское слово из уст девчонки, которая и по-английски-то говорит с трудом.
– Да. В Мьянме мало у кого есть чипы.
– Я жила в большом городе.
Окоёмов бывал в «большом городе». В Мандалае. Там с сетью дела обстояли немногим лучше, чем здесь, в лесу. Доступ найти можно было, но за очень большие деньги, в очень определенных местах и в очень определенное время, которое случалось в лучшем случае пару часов в месяц. И Катастрофа не внесла особые коррективы в расписание работы сети, насколько понял Василий.
– В Янгоне, – добавила Кхайе.
Янгон когда-то давно, лет двести назад, еще при британцах, был столицей. Теперь его нет, на том месте, где стоял огромный мегаполис и порт, в котором вполне возможно, и был нормальный доступ в сеть, плескалось море. Причем до ближайшего берега простиралось еще около сотни километров водной глади.
Окоёмов вспомнил море. Последний раз он видел его, когда ушел из монастыря. Море уничтожает следы человека не просто быстро – мгновенно. Это на берегу можно найти массу свидетельств произошедшей катастрофы: обломки домов, покореженные мобили, разбросанные вещи, которые были дороги кому-то, а потом в одну секунду превратились в никому не нужный мусор. А море, сожравшее чуть ли не треть страны, совершенно обычными и чистыми волнами плескалось о свалку, в которую превратилось побережье. Оно выплюнуло человеческий хлам на берег.