Ирина Дедюхова Армагеддон № 3
Шрифт:
Ямщиков взял стоявшую у окна небольшую пластиковую бутылку с минералкой и осушил ее в несколько жадных глотков.
— Понимаешь, меня туда сбросили с вертолета — слепым. Я только утром узнал, что нами командовал какой-то новый полковник, приданный из Москвы! Я ведь только в части узнал, что, как дурак, блокировал общедоступную дорогу. Все орут: «Ты должен был сам догадаться, что приказ преступный!» Но мною до этого никогда преступники не командовали! И потом я же — не мент! Не гаишник! Я — спецназовец в засаде! Ты это понимаешь? Это мент, который без всякого приказа изобьет задержанных и карманы у них вывернет, может что-то сообразить, если ему прикажут расстрелять подследственных, а трупы сжечь. Он-то живо докумекает, что его ментовское
— Ну и этот полковник, который операцией командовал, потом сразу Москву вернулся? — задал риторический вопрос Седой.
— Ага, а ты откуда знаешь? — удивился Ямщиков.
— А на суде он что сказал? — не отвечая на вопрос Ямщикова, спросил Седой.
— Сказал, что не знает, кто командовал операцией, — упавшим голосом ответил Ямщиков. — Сказал, что в его обязанности входила только проверка документов…
— Понятно, — протянул Седой. — А тот, полковник, который братишек любил, он остался, да?
— Он совершенно замечательный товарищ! Такой ответственный! Сгущенку нам в тюрьму передавал! Так нас на всех судах поддерживал… морально. На всех трех судах… Или четырех… Не помню уже.
— Слушай, а его фамилия, случаем, не Остатний? — поинтересовался Седой.
— Конечно! Полковник Остатний! — обрадовался Григорий.
Седой покачал головой и нравоучительно процитировал: «Полковник Виктор Остатний сообщил нашему корреспонденту, что капитан Ямщиков объяснил свой беспрецедентный поступок следующим образом: «Все было просто, как два байта переслать, братишка! Я назначил киллеров с бесшумным оружием, а сам повел людей поближе к дороге, чтобы легче было потом подтаскивать тела к машине.»
— Вот падла! — выругался Ямщиков.
— А знаешь, Гриша, это все — результат той деликатной работы, выполненной твоим ведомством с широтой мышления, — заметил Седой. — А как ты себе-то, в своем мышлении представляешь, чем вы там занимаетесь… в целом? Какая-то ведь более высокая цель должна быть? Чтобы хоть солдатам можно было на двух байтах объяснить…
— Не прикидывайся! — резко ответил Ямщиков. — Мы устанавливаем конституционный порядок! Сам должен понимать, насколько нужен всем твердый конституционный порядок! А чеченцам — в первую очередь!
— Хорошо, допустим, — рассудительно ответил Седой. — Но сам-то ты, Гриша, хоть раз в жизни Конституцию в глаза видел?
— Что ты имеешь в виду? — растерялся Ямщиков.
— А что я еще могу иметь в виду? — вышел из себя Седой. — Будто бы я тебя, как облупленного не знаю! Лезет в пекло кому-то конституционные порядки устанавливать, сам Конституцию ни разу в руках не держал. Не надо на меня кидать такие пронзительные взгляды! Ах, какие мы нежные! Если бы ты ее видел хоть раз, уверен, обратил бы внимание на статью 53, где сказано, что за одно и то же нельзя судить два раза, а не то что… три или четыре — сколько тебя судили-то?
— Сказал же — не помню! Отстань! — рявкнул Ямщиков.
Он отвернулся от Седого, и они снова надолго замолчали.
— Значит, тебя опять из армии выгнали, — садистски прервал молчание Седой таким тоном, будто сам лично выгонял Ямщикова из армии.
— Не выгнали! — запальчиво возразил Ямщиков и тут же осекся. — Не выгнали! А… погнали. В военную комендатуру перевели, в Калининград. Не был бы ты такой сволочью, так мог бы разнюхать, почему это меня туда послали?
— А чего тут нюхать? Тебя не в Калининград, тебя вообще-то немножко подальше послали, — с раздражением заметил Седой. — Я давно заметил, что погоны весьма способствуют атрофии серого вещества. Ты помнишь, как литовские пограничники тебя спрашивали, не перепутал ли ты вагон или поезд? Причем, очень вежливо интересовались! Ты заметил, насколько все-таки больше культуры в странах нынешней Балтии? Даже, когда видят перед собою явного дебила, они механически мозги ему не встряхивают, а вежливо общаются! Мол, раз уж едешь явно не в ту сторону, так хоть бы рылом в сторону Польши повернулся. У тебя паспорт на все страны Шенгенской зоны. Тебя послали в Калининград, чтобы ты через Луговое или Железнодорожный в Польшу выкатился. А там — все дальше и дальше!
— Ну, выкатился бы яблочком, а дальше что? Сдернуть — это признать, что… что… все! Вот вам всем! — решительно сунул свернутый кукиш по самый нос Седому Ямщиков. — И, главное, прапорщицы комендатуры тоже суются с намеками: «А вы еще не уехали, Григорий Павлович? Что, билетов до Польши не было? Может, вам денежкой на дорогу скинуться?» Сучки те еще! Я думаю, щас! Как только рвану, они быстренько на меня все, что можно, повесят. Вплоть до ковровых бомбардировок Грозного!
Ямщиков резко осекся, заметив, какое впечатление произвело сообщение о ковровых бомбардировках на Седого. Собеседник сидел подозрительно тихо, с разинутым ртом. Кончик его крупного носа возле самого кукиша Григория заметно побелел.
— Ты чего такой, Седой? Ты меня слышишь? — засуетился возле него Ямщиков. — Не бомбил я их! Меня самого, знаешь, сколько наши же бомбили? Тебе валидол дать? Пойдем на воздух, слышишь меня?
— Сядь, Гриша, — тихо прошептал Седой. — Сядь!
Они сидели, не глядя друг на друга, думая каждый о своем. Ямщиков сжимал и разжимал огромные кулаки. Играя желваками на обветренных скулах, он что-то вполголоса бормотал незримым оппонентам. Седой сидел, опустив голову и растирая виски. Затянувшееся молчание прерывалось сигналами встречных поездов, разъезжающихся по однопутке с медленно тащившимся составом, тянувшим за собою опостылевший обоим прицепной вагон.
— Похоже, это конец, Гриша, — наконец выдавил из себя Седой. — Прикинул тут мысленно… У нас вообще нет никаких шансов. По-моему, нас слишком поздно призвали. Если здесь даже до ковровых бомбардировок по собственному населению дошло… Ты не хуже меня должен понимать, что все уже слишком поздно!
— Ну, поздно, так поздно, — безучастно заметил Ямщиков, раскрасневшийся от внутреннего монолога с прапорщицами комендатуры. — Наплевать. Знаешь, сколько у нас было таких же боевых задач, когда уже все поздно? Всю дорогу на прорывы бросали. Ничего, ремешки подтянем и идем. Куда деваться?
Он поднялся на верхнюю полку и принялся там энергично шуршать пакетами. В купе вкусно запахло свежими огурцами, маринованным луком и ветчиной.
— Слышь, Седой! Ты жрать не хочешь? — спросил он сверху. — Я что-то от таких разговоров разнервничался… Думаю, то ли нажраться, то ли выспаться перед дежурством?
— Лучше выспись, — устало ответил Седой. — Нажраться ты и на дежурстве можешь. Все время жрет до утра, чавкает… газетами шуршит… ножик роняет… А потом врет еще!
— Склочная же ты натура, Седой! — чавкая, ответил Григорий. — Меня тут другой вопрос занимает… Хватай бутерброд! Огурец сам порежь, если на культуру и вежливость потянуло. Я ведь пока на нарах парился, от нечего делать, много над чем задумываться стал. Вот прикинь такую ситуацию! Если меня не снимут с поезда, и мы доберемся до назначенного на днях Армагеддона, мы чем там будем заниматься, как ты думаешь? Мы с тобой, Седой, едем превышать пределы необходимой самообороны! Статья 37 Уголовного кодекса России… Я же в тюряге с ментами вместе сидел, мне там менты все объяснили. Между прочим, мы с тобой имеем право — нанести «любой ущерб» только в том случае, если сможем в суде твердо доказать, что сары на нас напали первыми. То есть представить суду неоспоримые доказательства. В виде твоего трупа, например. Нас ведь трое, а это, знаешь, сколько дает зацепок обвинению. Нас тут же бандой объявят.