Ирина Дедюхова Армагеддон № 3
Шрифт:
— Не расстраивайтесь, — улыбчиво сказала красной, как рак, Лене секретарь, — зато у вас неплохие ноги! Прошу вас! Вильгельм Бенедиктович и Марлен Викторович ждут вас!
Пока они разбирались втроем с нудным подписанием всех ордеров и подписок, Лена слышала из приемной, как ее фразу подхватывал один телевизионный канал за другим. Но ее собеседники сохраняли такую же безмятежность, которая поразила ее и в референте господина Восьмичастного.
Через час Лена почувствовала нарастающее беспокойство. Она поняла, что не может усидеть на месте. Извинившись, она вышла в коридор и начала обзванивать отделы бухгалтерии, куда могла направиться Будякова, но почему-то нигде не появилась.
Секретарь продолжала смотреть уже надоевший Лене сюжет, делая пометки в блокноте. Подняв волоокий взор бездонных, голубых очей на Лену, она с укоризной ей заметила:
— Вас уже на НТВ показывали. Неужели для такого случая нельзя было юбку погладить и ботинки почистить?
Лене уже было плевать на мелкие приколы шалавы господина Восьмичастного, плевать на сюжеты и все телевидение в целом и в частности. В висках стучала кровь, она с трудом сдерживала дрожь в руках. В данный момент ее интересовал лишь вопрос: куда делась Будякова? Прямо при усмехающейся секретарше она набрала номер Веньки Сухова и сказала одно слово: «Немедленно!» Шестилетний прокурорский опыт неприятным посасыванием под ложечкой дал знать, что с Будяковой что-то серьезное. А покалывание в кончиках пальцев подсказывало, что если они немедленно не свалят отсюда под прикрытием отмороженного еще в Афгане Веньки, это «что-то серьезное» произойдет и с ними.
Оставалась одно дело, которое еще недавно Лена считала полным идиотизмом, чреватым проколами почище, чем пролет фанерой над Парижем лиц, «похожих на Генеральных прокуроров». Она решила выполнить указание Будяковой и спереть дорогую ручку «Паркер» со стола подследственного Восьмичастного.
Сверкая приветливой улыбкой, она вернулась в кабинет к господину Восьмичастному, изучающему протоколы вместе с юрисконсультом, стоявшим за его спиной, развязно уселась перед ними на высокий дубовый стол, отодвинув наваленные бумаги, и сказала:
— Марлен Владимирович у нас ведь еще и в коллегии адвокатов, верно? Я хочу, чтобы вы, Вильгельм Бенедиктович, подмахнули мне подписку о невыезде! В принципе, это не срочно, можно и на следующей неделе, но покидать город пока не советую!
Зло прищурившись в недоуменное лицо господина Восьмичастного, Лена резко вскочила со стола, сунув руку с прихваченным злополучным «Паркером» в карман, и для вящего театрального эффекта решила выхватить мобильник, чтобы трясти им перед подследственным и орать до прихода Веньки, намекая на высокое покровительство собственных действий, с целью отвлечения внимания подследственного от опустевшего письменного прибора. Это был наглый блеф, вся затея была глупостью с самого начала. Неудивительно, что и произошла с ней явная глупость: в руке почему-то вместо телефона оказался очередной пузырек старухи Будяковой со святой водой. Однако на такое отвлечение внимания Лена даже не рассчитывала. Внимание господина Восьмичастного и его юрисконсульта отвлеклось настолько, что глава финансово-промышленной группы вдруг сгорбился, глаза его сверкнули жуткой желтизной, а из его еще недавно такого улыбчивого рта, превратившегося в безобразную щель, послышалось шипение: «Убей ее! Я сам не могу-у…»
Лена подскочила к двери, в проеме которой уже стояла с явным намерением не выпустить ее, давешняя секретарша. Посмотрев на ее хищный оскал, Лена удивилась, как она могла принять эту жуткую образину за красавицу. Выхватив «черемуху», Лена сделала глубокий вдох, крепко зажмурила глаза и, как учили ее на сборах без отрыва от производства и плановых стрельбах, тщательно обработала нападавших.
Не открывая глаза и задерживая дыхание, она на ощупь переползла через рухнувшую секретаршу, скоренько подскочила на четвереньках к двери в коридор и только там, захлопнув дубовую дверь в приемную, сделала первый вдох и открыла отчаянно слезившиеся глаза. «Вот и гладь утюжком юбки на выезды!» — устало подумала Лена, глядя, как из другого конца коридора бегут Венькины собровцы в черных намордниках.
Никакого господина Восьмичастного в кабинете не оказалось. Хотя Венька лично проверил все ходы и комнаты отдыха. На полу валялись вповалку Марлен Владимирович и секретарь-референт, чьи лица вновь приобрели обаяние и красоту, правда, с резким синюшным оттенком из-за непрерывного кашля и соплей. Куда делся господин Восьмичастный, ответить они затруднялись.
Девчонки с полными пакетами документов вышли из бухгалтерии, у обеих были красные глаза. Будякову искали минут двадцать, когда Лену поманил пальчиком красавчик секьюрити, встретивший их утром на входе.
— Елена Владиславовна! Боюсь, произошел несчастный случай, — скорбно сказал он, глядя куда-то мимо Лены. — Во втором лифте сегодня устанавливали… мм… зеркала и телефон. Для этого его подняли наверх, в обслуживающее помещение. А двери на седьмом этаже заклинило… Я понимаю, открытая шахта… Но мы повесили табличку! Я виноват, конечно, но никак не мог предположить, что госпожа Будякова для чего-то отправиться контролировать на седьмой этаж, да еще станет заглядывать в шахту лифта!
У Лены дрогнули колени, но она выстояла и лишь тихо спросила:
— Где?
На дне лифтовой шахты с неестественно подвернутыми ногами в старых суконных ботах лежала персональная пенсионерка области Будякова Мария Матвеевна. Понимая, что ничего больше для ревизорши ей не сделать, что придется согласиться с циничным заключением «несчастный случай», Лена профессиональным взглядом отметила тонкие красные точки на горле Будяковой, будто перед тем, как скинуть старуху в шахту, кто-то несколько минут удерживал ее когтистой лапой за горло над семиэтажной бездной.
Уже подойдя к газику, Лена оглянулась на помпезное, подсвеченное прожекторами здание финансово-промышленной группы. В одном из освещенных окон второго этажа, в крыле, где находилась бухгалтерия, виднелась одинокая женская фигура. Снизу не было видно, кто эта женщина. Поэтому Лене показалось, что в руках она держит неизменную сигаретку, знакомым движением прижимая к груди потертую сумку. Сгустившаяся тьма милосердно скрывала, что по щекам сами собой прокладывали дорожки горячие, соленые слезы.
Поэтический накал
Сгустившаяся тьма милосердно скрывала, что по щекам сами собой прокладывали дорожки горячие, соленые слезы. Все ночное дежурство Седой старался не всхлипывать громко, глядя, как внизу стриженная наголо старая женщина в полосатом халате с номером пытается пришить ему на пиджак пуговицу, висевшую на одной нитке. Она приходила в каждую ночь его дежурства, знакомым движением заботливо поправляя на нем одеяло, стараясь никого не разбудить. Все свои дежурства Седой смотрел на голый затылок старухи, на ее оттопыренные крупные уши с багровыми прожилками и изо всех сил сдерживал рвущийся из самого нутра звериный вой… Слабый свет наступавшего зимнего утра неизменно начинал просвечивать сквозь лысую старушку, она бросала на него взгляд, полный покорного смирения, и исчезала. Только с ее уходом он забывался тяжелым сном без видений. Сном, больше похожим на смерть…