Ирина Дедюхова Армагеддон № 3
Шрифт:
Петрович вынул из кармана кителя стопку бумажных обрывков. На первом Ямщиков не без внутреннего содрогания прочел:
Подарите мне свое лобзанье! До чего ж вы, Анна, хороши! Приходите в тамбур на свиданье, Отзовитесь мне на крик души!— Слушай, Петрович, а это даже меня зажигает! Сукой эта твоя зазноба будет, если в тамбур не пойдет, — дипломатично выразил свое мнение Ямщиков.
— Гриша, у нас в голове состава есть магазин на колесах, я там хочу цветочный букет
— Это какой Аннушке? — спросил Ямщиков и чуть не поперхнулся, вспомнив маленькое крысиное личико пассажирки из третьего купе. — Которая через купе от нас, что ли? Маленькая такая брюнеточка с узенькими глазками? Ну, тебя и растащило, вожатый! Это действительно из области фантастики… Петрович, да ты просто орел! Только это такие суки, я тебе скажу… Вдруг твоя Аннушка подумает на нефтяников из шестого купе? Или на тех извращенцев, которые в пятом купе закрылись и не вылезают который день?.. Пойдет в тамбур вовсе не тебе лобзание дарить? Ведь даже я никогда бы не подумал, что ты такой талант!
— Ну ты скажешь, Григорий, — польщено застеснялся Петрович. Но сразу встревоженно спросил: — А что же тогда делать?
— Во-первых, цветы — это же мещанство какое-то, прошлый век, — бодро сказал Ямщиков, наконец-то почувствовав себя в своей стихии. Вовсе не желая делать больно разнежившемуся Петровичу замечанием, что вряд ли эта Анька поймет цветочки со стишками, он деловито спросил:
— А во-вторых, что там у вас в магазине кроме цветов продается?
— А все! Шмотки всякие женские… Косметика… какая-то, — с усилием принялся вспоминать Петрович. — Все продается, что покупается! Но я в тряпках ничего не понимаю.
— Так это меняет дело, Петрович! — принялся отдавать команды Ямщиков. — И не надо никаких тряпок! Надо взять духи! Причем такие, какие она выкинуть точно пожлобится. И это уже будет твой запах. Неважно, как ты пахнешь в натуре! Раз ты духи дарил, так, где на нее этими духами не пахнет, она сразу тебя вспомнит.
— Гриша, помоги мне выбрать… Я не знаю, как ей духи подобрать… А вдруг, если мы упаковку откроем, нам не понравится, а нас все равно купить заставят? — заныл проводник. — Не могу, Гриша! Пошли со мной!
— Спокойно, Петрович, не надо так суетиться и дезавуировать намерения. Запах не имеет никакого значения. Духи должны быть дорогими, непременно французскими и принадлежать известному дому моделей. Так нас замполит учил. И сколько я потом ни срывался с катушек, каждый раз благодарил его за науку. Это, можно сказать, важнейшее достижение советских наступательных доктрин и всего военно-промышленного комплекса. Учитывает буквально все мотивации предполагаемого противника, всю непредсказуемость амплитуды бабских колебаний возле собственной оси. Ты продавцу сверху сотню накинь и по-свойски спроси, где у него польская подделка, а где настоящий парфюм — и все! Пойми, что бабе неважно, пользуется она этими духами или нет, ей надо это иметь, понимаешь? Не понимаешь? Я, впрочем, тоже не понимаю. Но действует безотказно! А лютики-цветочки твои завянут через день. Сам же их из мусорки и понесешь на помойку.
— Я об этом совсем не подумал. Конечно, ты абсолютно прав… Гриша! — с благодарно повлажневшими глазами прижал свое творчество к сердцу Петрович. — Ты меня просто выручил! Сам не понимаю, что со мной творится… То петь хочется, то плакать… Слушай, а твой попутчик очкастый стихов на память не знает, а?
— Да мне про такое его как-то неловко спрашивать, Петрович, ты чо в натуре? — растерялся Ямщиков.
— Спроси для меня, а? — уже из дверей тамбура попросил проводник.
— Не, дорогой! Извини! — отрезал Ямщиков. — До такой ручки я пока не дошел. Надо — так сам иди и спрашивай. Мне пока вполне «Ленина и печника» для полного счастья хватает: «Ленин?! Тут и сел печник!»
За Петровичем захлопнулась дверь тамбура. Ямщиков еще постоял один, не торопясь к соратникам. Несложно было представить, как Седой, пока вагон то почти сутками стоит в какой-то заднице, то за чью-то задницу цепляется, так и будет бубнить над ухом, что никто вокруг него пока еще не научился работать… В отчаянии Ямщиков даже подумал, а не поселиться ли ему на хрен в тамбуре? Потом, вспомнив последнюю просьбу проводника, он представил, как ему с Фликом редкостно подфартит, если он вдобавок у Седого стишками поинтересуется.
Ямщиков сплюнул и выразил искреннее сочувствие своему отражению в темном окошке двери: «До такого мы еще с тобой, брателло, не докатились. Но пока неизвестно, до чего докатимся… Вполне возможно, что и не до такого докатимся… Как говорится, все лучшее у нас спереди!»
На ком Россия держится
— До такого мы еще с тобой, брателло, не докатились. Но пока неизвестно, до чего докатимся… Вполне возможно, что и не до такого докатимся… Как говорится, все лучшее у нас спереди! — бросив пачку ксерокопий газетных заметок на стол соседа, сказал Веселовский хмурому майору Капустину.
— Что ты разбросался-то своим барахлом, — пробурчал майор Капустин, разглядев, что все заметки, с почеркушками Веселовского, на английском языке.
Оба офицера далеко заполночь сидели в своем кабинете возле кипы бумаг и папок. Деловой натюрморт несколько разнообразили ноутбук и переполненная окурками пепельница на столе капитана.
— Да я это с досады, не бери в голову, Капустин. Забыл, что ты у нас старый кадр, ничего, кроме «Хенде хох!», не помнишь, — с хрустом потянувшись, сказал капитан. — Убивают они друг друга. Ритмично и безжалостно. Как машинки «зингер». Причем, используют и какие-то неизвестные ритуальные обычаи. Считай, четвертое убийство за неделю! И все из Приврата. Последний — наш бывший соотечественник Иосиф Береш. Тут сказано, что у него четыре прокола на перерезанном горле. Цитирую: «Как будто его, прежде чем выкинуть с балкона, удерживали когтистой лапой над бездной». Образно какая-то сука выражается… Получается, что убили его аж три раза. Глотку до макушки прокололи, потом перерезали, а после выкинули с двенадцатого этажа. Как тебе это нравится?
— Да как такое может кому-то нравится? — отмахнулся Капустин. — Знаешь, Денис, что самое поганое в нашей сегодняшней работе? Когда тебя еще в проекте не было, я успел помаршировать в пионэрах, отдать салют чугунному чучелу и поклясться у языческих символов Молоха и Смерти, то бишь, серпа и молота. А эти с малолетства воцерковленные! Я уже не успею освоить все то, что им родители еще до школы нашептали. Стыдно сказать, ведь в деревне рос, но даже не знаю, как кулак в щепоть правильно складывать… А мне надо в тонкостях различий веры разных конфессий разбираться, да еще и расследовать то, о чем и патриархи Церквей не знают! О тайном обществе внутри этих самых!