Ирина Дедюхова Армагеддон № 3
Шрифт:
— А если вы знаете моих хозяев, вы должны понимать, что я ничего не могу, ничего! — сквозь рыдания произнесла Наталия Семеновна. — Вы хоть подумали, каково мне всем этим заниматься? Я говорила Вильгельму Бенедиктовичу, что не могу! Но даже не представляла, насколько это все тяжело морально… Ведь эта сука старая меня поедом ест! Со свету сживает! Вот какое дело ей, с кем я романы кручу? Как Гриша уходит, она до утра меня истязает! И деться некуда! «Как ты можешь сироту горькую обижать? Ведь сразу видно, что ты — такая, а Мариша — не такая!
— Кстати, что вы со старухой сделали? — вдруг испугался Седой нескрываемой ненависти, прозвучавшей в голосе Наталии Семеновны.
— Ничего особенного. Живой эта старая перхоть останется. Слабительного ей дала, чтобы так же в дверях не встала, — ответила Наталия. — Я эту поездку со слабоумной старушней до конца жизни как страшный сон буду вспоминать… То начинает орать, что я ночью ее пиво украла… А то возьмет вдруг и завоет, как на деревенских похоронах: «Ах, ты сиротинка моя горькая! Да каково твоей мамочке с небес глядеть, как над тобою всякие измываются!» Она ведь и называла меня по матерному… Мерзавка!
— Но вы в этом раскладе не зря выбраны ложью и обманом! Блядью! Чему вы удивляетесь? Старушка просто констатирует факт. Совсем не обязательно ей было по такому поводу диарею устраивать. Короче, дорогая Наталия Семеновна…Обещаю ничего с вами не предпринимать, если вы немедля соберете вещички и свалите на ближайшей остановке, — жестко, но вполне вежливо возразил ей Седой.
Утирая катившиеся по щекам слезы, женщина сухо сказала с какой-то обреченностью:
— Поздно… Все уже поздно. Вы даже не знаете, что вас ждет! С меня потребовали сесть к вам, увлечь Ямщикова и… неважно. Главное было увлечь его от той вашей странной девушки в купе. Ничего никогда не позволила бы себе с Гришей, зная, чем мой отказ может обернуться для меня… Когда он уехал в свою очередную командировку, он даже не предупредил меня, вряд ли у него было ко мне что-то серьезное. Потом была обычная жизнь, потом — разная ерунда… безработица, долги, болезнь детей… А потом мне вдруг повезло! Я прошла огромный конкурс на должность бухгалтера финансово-промышленной группы… Так что все уже поздно, господин, не знаю, как вас называть. Но главное, мне Вильгельм Бенедиктович сказал, что как-то проконтролирует меня именно этим тамбуром. Гриша должен побывать ночью в тамбуре, они это проверят. Если я сейчас с ним в тамбур не пойду, они убьют моих детей… Да и Гриша расстроится… — добавила она совершенно некстати.
— Раз Ямщиков должен быть в тамбуре, пускай будет! Но и с вами ему быть нельзя, при этом расстраивать его тоже нельзя, и хозяева ваши ничего не должны заподозрить дурного! — с горьким смешком произнес Седой. — Но у лжи в любом раскладе всегда есть возможность обмануть всех. Мой вам совет — обманите всех. У меня здесь другая роль, я такого не могу. А вам позволено.
— Так что мне делать-то? — растерянно спросила женщина, вытирая слезы.
— А я откуда знаю? — ответил Седой. — Я вам и так сказал куда больше, чем это позволено мне.
— Да как вы не понимаете, моей воли вообще в этом нет! Я как будто не живу вовсе! Когда же это закончится, не могу я уже больше! — Неужели вы не видите?.. — заплакала женщина.
— Не вижу, — зло оборвал ее Седой. И, резким движением срывая узкие черные очки, добавил: — У меня вообще глаз нету!
Вагон качнуло на повороте, от головы состава немедленно раздался пронзительный гудок, заглушивший отчаянный визг Наталии Семеновны…
Войдя в купе, Седой отрывисто бросил Флику, рыдавшему на смятой постели:
— Выйди из купе! Мне надо побыть одному!
Марина, всхлипывая, поднялась к выходу. Седой закрыл за ней двери и принюхался. В купе проводника приподнял голову с тугих пятнистых колец этот странный змей. Седой привык полагаться на его слух. Вопреки своим угрозам, отдававших мелким шантажом, змей, вроде бы, не положил с прибором на их рассыпавшийся на глазах тригон, время от времени оказывая Седому мелкие услуги.
Внезапно напряжение пятнистых колец спало, змей довольно завозился, засопел и прошипел странные слова, что-то вроде: «Писец ручке! Молодец Еремееич!»
Седой залез на свою полку и принял обычную позу: лицом вверх, сложив руки на груди. Змей тут же захихикал у него в голове: «Ну, блин, ты и устраиваешься… как в гробу!» Седой отмахнулся от него и с горечью подумал, что на этот раз проиграл вчистую. Под ноль он с этой Наталией Семеновной сыграл… И как тут выиграть, если некоторым трава не расти, невтерпежь, как надо в тамбур пойти, чтобы козел Гришенька не расстроился! Тут же в голове раздалась странная песенка: «Я свою Наталию узнаю по талии — где поширше талия, там моя Наталия!»
Песенка, исполняемая шепелявым, свистящим шепотом, так его рассмешила, что он решил плюнуть и больше не циклиться на этой Наталии. Да чо там с этой Наталии будет? Просто сейчас придут к нему и глотку перережут, или Флика в коридоре кокнут. И все дела! Чо расстраиваться-то? Нет, им, главное, начхать, что из-за их минутной радости мир рухнет, а ему больше всех надо! «Правильно, — согласился с ним змей непосредственно в его голове. — Ничего от этой Наталии не убудет. И плевать на них всех!»
Седой понял, что уже окончательно спятил, поэтому решил спать и больше ни с кем внутри своей головы не общаться. Других забот, блин, полон рот. Разговор с Наталией Семеновной, как он и ожидал, вымотал его нервную систему до крайности. В конце концов, он имеет право просто спать и видеть сны, как Гамлет или еще там кто… Лучше вообще без снов, если можно. Полежать в тишине и покое, пока не явятся его взбесившиеся попутчики. Как на кладбище… В гробу и белых тапочках… «Лежи, — тут же согласился с ним кто-то, — я покараулю, чтобы никто не приполз. Но учти, я еще ничего для себя не решил. Вернее почти решил, но это не твое дело». — «А ну и хрен с тобой!» — подумал Седой, засыпая. «Тебе того же!» — прозвучал в его голове вежливый ответ.
Ямщиков притащился через час в приподнятом настроении духа, взлетел птицей к себе на полку и тут же захрапел, даже не подумав отдать Седому дежурство, которое задолжал накануне. Марина зашла в купе почти сразу за ним. Она, не глядя на Седого, молча легла на свою полку, носом к стене, закрывшись одеялом с головой, и тоже притихла. Наплакалась, видно, дура с такими же дурами в ближнем тамбуре. Нашла из-за кого реветь. Седой понял, что никто из соратников не поможет ему подготовиться к ночи. Молча, он стал закрывать их жилище сам.