Иркутъ Казачiй. Зарево над Иркутском

Романов Герман Иванович

И еще рассольников горка – с рыбой и луком пироги, по изобилию они так в Сибири называются. И поговорка у казаков и старожилов в ходу – у хозяев хлебосольных полон дом рассольников. А вот хлеба пока нет, вчера соседям отдали последние два каравая, ибо в нем нужда была. А новая опара только вошла в силу, и сегодня Аннушка печь будет, на неделю вперед, но так в селе все поступают. Хлеб – он всему голова, к нему с почтением надо. Пока вспашешь, засеешь, дожнешь да обмолотишь на мельнице в муку, семь потов сойдет, и не одна рубашка за лето сопреет.

Нельзя сказать, что очень богатый стол был накрыт, но у трети сельчан в праздники, не то что в будни,

и половины от того не было – жили Батурины справно и сытно, грех жаловаться, многие сельчане завидовали, что и денежки у них завсегда водились, так уж вышло…

Остров

(Федор Батурин)

– Господин урядник, кончай дрыхнуть, царствие небесное проспишь, – чья-то не очень заботливая рука безжалостно вырвала Батурина из объятий сладкого сна, в котором казак уже прикоснулся своими горячими и сухими губами к прохладной коже вожделенной жены Антонины.

– Какого…, – поперхнулся именем нечистого казак, за именование коего отец мог высечь в детстве, как сидорову козу. И правильно делал – незачем в христианском доме имя анчутки произносить. Вон, доигрались – вся Россия теперь Содом и Гоморра, и правит в ней Вельзевулов легион.

Это от батяни – в отличие от младших братьев, Федор в гимназии почти не учился, выгнали, да и в начальном училище только два года грыз пресловутый гранит науки, с которым и соотносил загадочное слово «легион», намертво вбитое в его голову суровым отцом.

– А такого! Нас ныне вывели из полка. Наконец-то, слава тебе Господи, избавились от «страдальцев», – младший урядник Петр Зверев на радостях перекрестился. Федор окончательно проснулся – уссурийские казаки достали всех до печенок. Половина на лошадях сидят хуже, чем пьяная баба на заборе. Да что с них брать – написали в казаки крестьян уйму, а им честь казачья стала сейчас до одного места. Сопли распустили в разные стороны – «устали от войны», «долой тяжкую казачью службу», «хотим, как и все жить, без повинностей» и прочую муть несут. Одно есть слово для них – «страдальцы» хреновы. Причем только полковые бузят, в дивизионе народ и покрепче будет, и помоложе. Да там и большая часть иркутских казаков служит, отдельной сотней. А полковые?! Казачий надел в полсотни десятин им не привилегия?! Так они от него отказаться-то не желают!

Посадили бы их на пять десятин, да налоги в три шкуры драли, как с иркутских казаков – остались бы они в Уссурийском войске? Беса лысого, разом треть казаков – «гужеедов», «сынков» приписанных, что всех подбивают, лампасы спороли бы…

Федора сразу расперла злоба, а ведь еще глаза не протер. Машинально застегнул пуговицы на гимнастерке и соскочил с жесткого топчана, застеленного пропыленной шинелью. Вбил ноги в почищенные еще с вечера сапоги, надел свою многострадальную шинель, поправив на ней кресты и медали, перетянулся ремнем. Накинул портупею с шашкой, затем нахлобучил фуражку – и лишь после этого сладко зевнул. Удалось казаку выспаться…

– Командующий корпусом приехал, а с ним…, – Зверев сделал такую длинную паузу, что Федор сразу насторожился. – Керенский у нас в Острове! Министр-председатель! У нас! С Петербурга сбежал сюда вчера!

– Твою мать! – новость застала Батурина врасплох. Значит, все разговоры о перевороте большевиков два дня назад есть голимая правда, а он ведь поначалу не верил. Ну и дела! Колотит матушку-Россию как роженицу, только вместо здоровых деток какие-то абортированные выкидыши у нее выходят, один другого ужаснее. И куда дальше пойдем?

Но

спросил другое:

– Откуда вести такие?

– Донской генерал велит в поход собираться, столицу усмирять…

– Это дело, давно пора, а то все их дерьмо на целую страну расходится, и народ нюхает с упоением. Рубить всю сволочь надо, сибирского казака Лавра Георгиевича Корнилова возвращать немедля и порядок наводить…

– И то верно. Давно пора, – согласился с ним Зверев. Об этом думали не они одни, такие разговоры давно велись среди иркутских и енисейских казаков. Из всех частей Уссурийской конной дивизии именно они, входившие в состав Уссурийских полка и дивизиона отдельными сотнями, сохранили к октябрю 1917 года и желание воевать, и воинскую дисциплину, и относительный порядок.

На фронт иркутяне и енисейцы попали только к маю прошлого года. До того командование Иркутским округом категорически противилось отправке в действующую армию вышколенных на военно-полицейской службе Иркутского и Красноярского казачьих дивизионов. И пришлось казакам на фронт бежать, вначале по одному, потом группами.

«Дезертирство» так развилось, что бежал чуть ли не каждый десятый казак из полутысячного дивизиона. И у братьев енисейцев «бегунов» хватало с избытком. И потому радостный праздник был у казаков, когда повелел, наконец, государь-император Николай Александрович отправить сводные сотни на фронт. Но не всем разрешили ехать, а только по одной сотне иркутских и енисейских казаков. И все – сколько не просились станичники в армию, всем отказ вышел. Лишь в ноябре три десятка казаков отправили для восполнения убыли. А в этом году, когда армия разваливаться начала, а солдаты массами с фронта дезертировать стали, иркутские и енисейские казаки опять ходатайствовали, чтоб дивизионы на фронт отправили, единым полком воевать. И снова на отказ нарвались – командование такие надежные части в резерве держало, опасаясь восстаний и смуты…

– Генерал Краснов приказал нашей сотне его личным конвоем быть, – торжествующий голос Зверева вывел Федора из размышлений. Новость шокировала. Донской генерал с начала войны с германцами командовал 10-м Донским полком, что входил в состав их корпуса вместе с 9, 13 и 15-м полками 1-й Донской дивизии. Полки кадровые, вышколенные…

«Ё-моё, неужто своим станичникам генерал так не доверяет? Или наоборот – более доверяет иркутянам и енисейцам, что полста лет пасынками казачества были. А что – у нас все в полном порядке, лошади чищены, казаки подтянуты, обмундированы, наряд несется исправно. И агитаторов всяких гоним – хватит, обожглись один раз на революции, в пятом году… Жаль только, маловато народа в строю – иркутскую и красноярскую сотню давно в одну свели из-за потерь, и в той казаков осталось едва на полусотню – кто в госпиталях лежит, кто в отпуске, кто в командировках или фуражировках. Зато теперь самые боевитые остались».

Федор машинально коснулся двух георгиевских крестов и медали на своей груди – награжденных в сотнях было подавляющее большинство. Только с названием объединенной сотни обидно – Енисейской в приказе определили. Красноярцы хоть на Енисее живут, а иркутским казакам обидно.

Ладно бы войско было общее, так у каждого свое, а на Енисее даже два поначалу разродилось…

– Здорово ночевали, – в комнату вбежал небольшого роста бурят, с кривыми ногами и тонкими усиками. На погонах широкий галун вахмистра, на груди три креста с медалями. Боевой бурят, еще один золотой крест получит – и полным Георгиевским кавалером станет.