Иркутъ Казачiй. Зарево над Иркутском
Шрифт:
Хрек – никто ничего не успел понять, как Ивана отшвырнуло к стене. Семен Кузьмич поднялся, покачал крепким кулаком, которым вмазал по уху отпрыску, лицом ужасен от гнева.
– Сеня! – взвыла во весь голос жена и кинулась между отцом и сыном. Любила она младшего без памяти, нежила и баловала, вот и бросилась на его защиту, растопырив руки, как крылья – птица так птенца защищает.
– Тебе для чего шашку дали, пенек?! На людей с боевым оружьем кидаться?! Палки не было?! Да я тебя…
– Да погоди ты, Семен Кузьмич. Скор ты на расправу, а меня не дослушал! Так он палку и схватил, только те-то сами ее за шашку приняли, вот и в бега ударились от
У Семена от сердца немного отлегло – не хватало ему сейчас вражды с влиятельными зареченскими новоселами, что поселились в Олхе на правой стороне речушки тридцать-сорок лет тому назад. Да какие они новоселы сейчас, если два-три поколения уже родилось. Старожилами стали!
А удивляться нечему – по левую сторону Олхи с седой старины проживают крестьяне из казаков, да он с домочадцами, единственный оставшийся в селе казак. И трактовая улица, что по берегу идет, издавна казачьей называется. Именно на ней четвертая сотня упраздненного полка расквартирована была, а комплектовалась она из трех крупных казачьих станиц, что ныне селами называются – Олхи, Введенщины и Баклашей, и многих мелких выселков, что вокруг ютились.
Весь район от гор до Иркутска полвека назад чисто казачьим был – Семен сам с раннего детства помнил, что все кругом в форме ходили. В Олхе тогда больше сотни дворов было с полутысячей казачьего населения. А сейчас почти три сотни дворов, и более тысячи двухсот жителей, причем крестьян из казаков чуть больше половины. А потому ссориться с влиятельными новоселами себе дороже…
Остров
(Федор Батурин)
Во двор Федор выскочил с последними казаками, быстро мазнул взглядом – первыми стоят саянцы, за ними построились шеренгами красноярцы, потом взвод абаканских казаков, а вот его тункинцы в хвосте расположились, четвертым взводом, последним. Привычно встал крайним справа, скосил глазом, и больно резануло по сердцу – взвод в 16 рядов по два казака в каждом, плюс три урядника – старший, командиром, и два младших, что полувзводами командуют. А теперь у него во взводе только полтора десятка казаков, с ним самим, грешным. И в других взводах не лучше, а у красноярцев даже хуже…
Из дверей выскочили, придерживая шашки, офицеры Енисейской сотни – их осталось только трое, остальные кто где, как и казаки. Впереди есаул Петр Федорович Коршунов, родовой иркутский казак, с ним старший брат Антон действительную служить начинал, погодки они, круглолицый, с хищными усами, как у тигра. За ним родовые енисейцы топали, оба в чинах сотников – Тялшинский и Смирнов.
– Направо! Левое плечо вперед! – повинуясь громкому повелительному голосу есаула, казачья колонна четко повернулась и быстрым шагом пошла к зданию городского общественного собрания, благо идти было недалеко, две сотни метров.
Там уже толпились женщины благородного облика с букетами цветов, интеллигенты с бородками и пенсне, темные юркие личности в картузах и котелках. Всю эту публику едва сдерживали пятеро казаков с алыми донскими лампасами на полевых шароварах, на их синих погонах виднелась цифра «10».
Углядев подходивших енисейцев, донцы вздохнули с нескрываемым облегчением. И сразу усилили натиск, стремясь оттеснить толпу от дверей. Это удалось, они даже расчистили маленький проход. И как горная сибирская река крушит на своем пути преграды, в толпу вошли слитные ряды казаков в желтых лампасах, сразу разбросав обывателей по сторонам.
Внутри было не протолкнуться – в длинном широком коридоре столпилось не меньше сотни народа, и все стремились попасть в столовую, вход в которую закрывали четверо порядком помятых донцов.
Есаул поднял руку и сделал вращательное движение над головой, сжав пальцы в кулак. Знакомая полицейская команда сразу была принята к исполнению – растянувшись по коридору цепью, казаки начали вытеснять из него всех штатских. Дам обихаживали вежливо, с казачьим обхождением, как бы невзначай сжимая округлые прелести в мозолистых лапах, шептали при этом в розовые женские ушки такие слова, что дамы моментально покрывались краской. И Федор в который раз удивлялся – за такую выходку благородный сразу получал пощечину по щеке, а простому казаку назначали ночное свидание, завсегда веселое и сытное.
Вслед за чинно выставляемыми женщинами последовали мужчины, но тут было совсем другое обхождение. Их без затей выталкивали, а чтоб шума не было, особо протестующим или говорливым просто били легонько под вздох – интеллигент выпучивал глаза, силясь вздохнуть, а его тут же под белы руки подхватывали два лихих казачка и вежливо выносили на улицу – тот только безвольно бултыхал ногами в воздухе…
Четвертый взвод пришел на выручку донцам вовремя. Казаков уже почти вдавили в столовую. Громко раздавались крики штатских граждан – «дозвольте глянуть на министра-председателя», «Александр Федорович, душенька», «господин председатель, два слова для нашей газеты».
Что была за газета, Батурин дослушивать не стал – хищными канюками обрушились его казаки на обывателей, как на желторотых цыплят. И через минуту перед столовой очистилось пространство – в коридоре исчезли не только толпящиеся, но и донцы, которых тоже вытолкали на улицу под запарку. Те не противились, знали заранее, что конвой теперь новый будет.
– Узурпаторы революции должны быть наказаны, и народ сам пойдет по пути процветания, равенства, демократии и свободы! – услышав громкую речь, сказанную довольно визгливо, как верещит трехлетний кабанчик на холощевке, Федор немедленно заглянул в просторную комнату. Не только интересы службы, но и распаленное любопытство толкнуло казака на этот шаг.
В столовой было с десяток человек – посреди нее стоял худощавый мужчина, одетый в английский военный френч без погон, с остроносым, как у галчонка лицом, и вещал во весь голос. Именно вещал, но с какой-то истерией в голосе. Им мог быть только сам Керенский, ибо в центре общего внимания никто другой быть просто бы не мог. Остальные присутствующие его слушали, но по-разному.
На лице командира корпуса генерал-майора Петра Николаевича Краснова зависла плохо спрятанная ухмылка. Сама фигура пожилого генерала в ладно пригнанной казачьей форме выражала решительность, но вот глаза были усталые, будто потухшие, без веры.
Адъютант генерала с пустыми погонами есаула на широких плечах хитровато, чисто по-казачьи щурил глаза, и Федор сразу решил про себя, что этот казачий офицер самого Керенского в ломаный грош не ставит, да и презирает его при этом.
Два офицера, полковник и штабс-капитан, со жгутами аксельбантов на плечах, слушали премьер-министра с плохо скрываемой скукой, видать, со своими речами он им порядком надоел, как горькая редька. Но смотрели преданно – это какой же глупец столь спокойного и почетного места при председателе правительства лишаться будет. Полных идиотов вроде нет…