Ирод
Шрифт:
Вдруг словно электрический ток пробежал по толпе. Она как будто оцепенела на мгновение.
— Идет! Идет! — послышались взволнованные голоса.
Толпа расступилась. Показался ослепительной красоты юноша в блестящем одеянии первосвященника в сопровождении седовласых Семаии, Авталиона, прочих членов синедриона, а также наиболее влиятельных фарисеев и саддукеев.
— Осанна! Осанна сыну Давидову! — вдруг загремела толпа. — Осанна в вышних! — волной ходило восклицание по обширному двору храма, как шестьдесят лет спустя оно ходило и потрясало воздух, когда вступил сюда Тот, Который «не имел, где голову преклонить».
Этот возглас достиг ушей Ирода, потому что возглас этот, как эхо, повторили даже улицы иерусалимские. Царь побледнел, прислушиваясь к ликованиям толпы.
— Разве у Аристовула отец был Давид, а не Александр? — наивно спросил Рамзес, помогая своему господину одеваться.
— Нет, — отвечал Ирод, — это у глупых иудеев такой обычай: называть сынами Давида людей царского рода, как в Египте фараонов называют сыновьями Озириса и других богов... Так вон оно куда пошло, — подумал он, — шмель в одежде красивого мотылька становится опасным... Надо отослать его к дедушке и к предкам.
Но если бы Ирод видел, что делалось в храме, когда Аристовул явился перед алтарем, он пришел бы еще в большее неистовство. Умиление народа при появлении юноши не знало границ: только иудеи, изумительно страстный и впечатлительный народ, так умеют выражать свой экстаз и в радости, и в горе. Женщины рыдали навзрыд от счастья, смешанного с горькими воспоминаниями о национальных бедствиях. Мужчины выражали свои чувства то восторженными криками, то угрожающими кому-то жестами.
— Вот все, что нам осталось от нашей славы и нашего могущества, — говорили горестно старики, — оба деда его погибли насильственной смертью, отец также, дядя сложил голову под топором римского палача.
— Горе, горе Иерусалиму! — восклицал старый энтузиаст, Манассия бен-Иегуда. — Мое сердце вещает недоброе...
— Нет, нет! — восклицала иерусалимская молодежь. — Мы сплотимся около него! Мы никому не дадим его!
Душа Ирода запылала гневом и завистью, когда ему доложили наушники, что происходило в храме. Он решил не медлить ни дня, ни минуты; в адском уме его сложилось непреклонно...
— Я хочу сегодня, непременно сегодня, вот при этом, а не при завтрашнем свете этого солнца видеть у ног своих труп этого Адониса, — злобствовал он в уме, глядя, как высоко уже стоит солнце над гробницами пророков, вправо от Елеонской горы.
Он стоял в это время на галерее. Вдруг к ногам его упал молодой голубь, еще не умеющий летать. Лицо Ирода мгновенно преобразилось. Он догадался, что голубь выпал из гнезда, помещавшегося на узком карнизе галереи. Он бережно поднял его.
— Бедный птенчик, ушибся, — нежно гладил он перепуганную птичку, — не повредил ли чего? Эй, Рамзес! — крикнул он подходившему рабу. — Позвать сейчас моего доктора! Вели ему осмотреть несчастного птенчика: он выпал из гнезда; не повредил ли он чего. Да потом опять посади его в гнездо и наблюдай, чтобы он опять не вывалился... Укрепи гнездо... А для меня и для Аристовула, а также для брата Ферора и для принца Акибы прикажи седлать коней... Я еду в Иерихон... Чтобы стража из моих галатов также была готова в путь... Возьми, мне некогда, береги как зеницу ока, понимаешь? — заключил он, бережно передавая рабу голубя.
И тотчас же отправился на половину Аристовула и его матери. Александру он застал молящеюся.
— Где Аристовул? — быстро спросил он.
— У себя, переодевается.
— Какая радость! Слышала? — продолжал торопливо Ирод. — Слышала, как принимали в храме нашего юного первосвященника? Радуется сердце матери? И мое ликует... Я так люблю его, больше, чем сына.
Александра с радостными слезами слушала восторженную речь зятя.
— Это должно было сильно повлиять на мальчика; он же такой впечатлительный... Я боюсь за его здоровье... Ему надо сегодня же отдохнуть, рассеяться от слишком сильного волнения... Я хочу повеселить его... Пусть он подышит воздухом... Я сейчас еду в Иерихон и возьму его с собою. Со мной едет и Ферор, а для Аристовула собственно мы еще прихватим и Акибу.
Вошел и Аристовул, такой радостный, светлый. Ирод со слезами умиления обнимал его.
— Знаю, все знаю, — говорил он. — Я давно ждал этого светлого момента; давно я хотел показать Иудее брата моей Мариаммы во всем его блеске... И сегодня это совершилось: Иерусалим и вся Иудея снова обрели своего первосвященника! Но я трепещу за твое здоровье, мой мальчик... хоть ты и первосвященник, но для меня ты — мальчик... Сегодня же, сейчас едем в Иерихон вздохнуть бальзамическим воздухом долины Иордана... Здесь душно, как в каменном мешке, как в печи огненной, куда Навуходоносор сажал таких же, как ты, «трех отроков».
— Но я уже не отрок, — гордо сказал юноша, — мне восемнадцатый год.
Ирод засмеялся и снова обнял юношу.
— Но у тебя еще грудь не укрепилась, за твои легкие я опасаюсь, — говорил он, — готовься же, сейчас едем.
— Куда это? — вдруг спросила вошедшая Мариамма.
— В Иерихон... Я хочу рассеять мальчика после стольких радостных потрясений... А радость, как и горе, все же отравы; только одна сладкая, а другая нет.
Мариамма подозрительно посмотрела на мужа и нежно обняла брата.
— Хвала Непостижимому! — с чувством сказала она. — Он не отвратил лица своего от нашего рода.
Глаза Ирода сверкнули яростью; но он скрыл все это; он боялся, чтобы жена не разрушила его адского плана.
— Да. Но бедный мальчик бледен, он много волновался, и ему нужен целительный воздух долины Иордана, и я еду туда с ним, с братом Ферором и Акибой, — сказал он, не желая слушать возражений.
— Лошади оседланы, и стража готова в ожидании царя, — доложил вошедший Рамзес.
— А голубок что?
— Голубок совсем здоров и опять посажен в гнездо.
Через несколько минут отряд галатов выступал из дворца, сопровождая Ирода и бывших с ним.
По улицам, по которым они проезжали, народ, завидя вооруженных галатов и Ирода, со страхом давал им дорогу, но при виде Аристовула радостно кричал: «Осанна! Осанна!» Слыша эти возгласы, Ирод проникался еще большею яростью против виновника народных приветствий, но тем более старался выказать ему свою нежность.
Выехав Овчими воротами, они обогнули вправо городские стены и через Кедронский поток и масличные рощи стали огибать Елеонскую гору, следуя мимо гробниц пророков.