Ирод
Шрифт:
Цезарь слушал молча, как беспристрастный судья слушает тяжущиеся стороны. Антигон был бледен.
— Да, — сказал он глухо. — Да, Ирод, мы вместе с тобой учились у Цицерона красноречию, и ты теперь доказал, что ты его ученик. Но если бы бронзовая волчица, о которой ты говоришь, слышала тебя теперь, то бездушная медь, наверно, воскликнула бы: «Ты лжешь, Ирод, перед лицом Цезаря!» Тогда выступил Митридат.
— Нет, лукавый Иудей, — сказал он, — если бы ты повторил эти слова перед бронзовой волчицей, то ее металлическая лапа дала бы тебе пощечину. Не ты ли, встретив меня у Пелузиума, когда я спешил на помощь к Цезарю, сказал окружавшим
— Это он говорил так дерзко потому, — пояснил Ирод, обращаясь к Цезарю, — что тогда прошел слух, что римляне будто бы заперты в Брухиуме и скоро все римляне будут перерезаны, а за твою голову, повелитель, будто бы Птоломей обещал золота весом, равным весу головы.
— Маловато, — улыбнулся Цезарь, — мою голову, когда я был еще почти мальчиком, пираты оценили в двадцать талантов, а я им дал пятьдесят.
Антигон был уничтожен. Он стоял бледный, растерянный.
— Успокойся, потомок Маккавеев, — обратился к нему Цезарь, — римский волк не только не ворвется в овчарню Иеговы, но он даже прикажет ее починить... Какая часть иерусалимских стен разрушена Помпеем? — спросил он Антипатра.
— Разрушена часть северных стен и башня, — отвечал последний.
— Хорошо. От имени сената и народа римского я позволяю возобновить разрушенные стены, — сказал Цезарь.
Антипатр и Ирод поклонились в знак благодарности.
— Гиркана же я утверждаю в сане первосвященника иудейского народа. Я знаю — народ его любит. Сам же он, по кротости характера и по благочестию, достоин быть судьею своего народа. Ты же, достойный вождь Иудеи, — обратился Цезарь к Антипатру, — избери высокий пост по твоему собственному желанию. Какой именно?
Антипатр уклонился от прямого ответа. В душе он лелеял царский венец.
— Великий Цезарь! — отвечал он после недолгого молчания. — Позволь мне предоставить меру награды самому награждающему.
Цезарь, немного подумав, сказал:
— Ты заслужил высшей награды, какую только может предоставить тебе Рим: именем сената и народа римского я назначаю тебя прокуратором над всей Иудеей. Этот акт дружеского союза с Иудеей я отправлю в Рим, дабы вырезан был на медной доске и поставлен в Капитолии вместе с другими государственными актами.
Ирод, отошедший в эту минуту за колонны, поддерживавшие передний купол дворца, появился оттуда, держа в руках массивный золотой щит художественной чеканки.
— Щит этот, работы иерусалимских художников, подносит Иудея Риму как эмблему того, что последний с этого знаменательного дня станет навсегда несокрушимым щитом первой, — сказал Антипатр, передавая щит Цезарю.
— Что же мне остается от наследия моих предков? — в порыве отчаяния воскликнул Антигон. — Права рождения... царственная кровь, текущая в моих жилах... великие заслуги Маккавеев перед иудейским народом... все это попрано, забыто!
— Нет! — строго отвечал Цезарь. — Права рождения, царственная кровь в твоих жилах, древность рода — все это остается при тебе; заслуги Маккавеев также почтены иудейским народом и историей. Но где твои личные доблести? Что ты сделал для Иудеи? Царские дети, как и дети рабов, не рождаются в порфире и со скипетром в руке. То и другое они должны заслужить сами. Наследие отцов — это пагуба для их детей. Богатство отцов, слава их имени, власть, скипетр, переходя по наследству к детям, только развращают их, делают беспечными к оказанию личных доблестей.
В это время в перспективе между колоннами дворца показалась блестящая группа. То Клеопатра, в сопровождении многочисленной свиты из придворных и рабынь, направлялась на половину Цезаря.
Неразгаданная улыбка скользнула по серьезному лицу завоевателя.
«Какие доблести совершила эта блестящая куколка? — казалось, говорила неразгаданная улыбка. — Что сделала она для Египта?.. А между тем...»
Цезарь вспомнил что-то, и на его морщинистом, цвета старого пергамента лице показалась краска.
IV
Действие переносится в Иерусалим.
На южной галерее дворца иудейских царей, откуда открывался прекрасный вид на Гефсиманский сад с его столетними седолиственными маслинами и на всю Елеонскую гору, в тени навеса сидела вдовствующая царица Александра. Это была женщина еще не старая; правильные, нежные черты лица изобличали былую красоту — красоту яркую, жгучую; но годы дум, забот и дорогих утрат наложили на это прекрасное лицо печать уныния. Царская семья, к которой она принадлежит, стала как бы чуждою в Иудее. Позади — столько близких ей покойников, которых она еще вчера посещала в царских гробницах. Впереди — беспросветный мрак. Что станется с ее дорогими детьми-сиротками? Их дедушка первосвященник Гиркан — только тень главы иудейского народа. Над всем господствует хищная семья идумеев: сам Антипатр, слуга языческого Рима, прокуратор Иудеи, кровожадным коршуном носится над несчастной страной, отягощая ее поборами в пользу алчного Рима. Старший сын его, Фазаель, свил гнездо в самом Иерусалиме и держит в тени и первосвященника, и весь синедрион. Второй сын, Ирод, в качестве наместника Галилеи льет кровь приверженцев царского дома. А разрушенные стены Иерусалима все еще зияют своими развалинами, напоминая страшные дни осады города жестоким Помпеем. Храм Соломона и Зерувавеля все еще стоит обнаженным. Около Овчей купели груды неубранных камней.
Царица так углубилась в свои грустные думы, что даже не слышала детских голосов, которые спрашивали: «Где же мама? Где дедушка?»
И вдруг на галерее показалась прелестная девочка, лет шести-семи, с золотистыми волосами, а за нею почти таких же лет мальчик.
— Ах, мама, как нам было весело! — защебетала девочка, кладя руки на плечи матери.
— Где же вы были так долго? — спросила последняя.
— У пророков и патриархов, — поспешил ответить мальчик.
— Как? Зачем? Да ведь это далеко — за Кедронским потоком и Иосафатовой долиной.
Дети лукаво переглянулись.
— Это все дедушка, — сказала девочка. — Когда ты вчера посещала гробницу нашего отца, дедушка рассказывал о наших пророках — что они делали, как жили.
— И где они лежат теперь — вон там, там! — пояснил мальчик, перебивая сестру.
— Мы и просили дедушку, чтобы он позволил нам туда сходить, — торопилась девочка.
— Нет, Мариамма, не сходить, а съездить, — снова перебил мальчик.
— Ах, Аристовул, ты все перебиваешь, — возразила горячо девочка, — я и хотела сказать потом, что мы ездили, а не ходили; а прежде мы думали, что пойдем.