Ирреальная ночь
Шрифт:
I
Я вернулась домой в тот раз достаточно поздно, чтобы ответить на его письмо вовремя, но вряд ли он бы обиделся, если б заметил, да и вряд ли заметил бы.
Спустя полгода он написал мне, первый, пусть и опять, последовательный своему эгоизму, думал только о себе. Это был лаконично прикреплённый файл, как будто ему было важно, что я думаю. Ведь он всё равно ничего не изменит, ни в тексте, ни где-либо ещё. Он предпочитает все принимать к сведению и ничего не менять, в крайнем случае покачивая головой со своим обыкновением наполнять глаза тоской, оборот, причём,
Но даже при всех моих нападках, впрочем, гораздо более на личность, нежели на его словесные излияния, я далеко не так сурова, как он сам по отношению к чему угодно. К другим, к себе, своим рассказикам, удивительных в своей инфантильности и ограниченности слога.
Отсутствию у него воображения никогда не переставала удивляться, а если судить по его книгам, так вообще образ рисуется специфический.
Перед глазами стоит либо герольд меланхолии, у которого в каждой комнате висит по петле, чтобы далеко не ходить, либо обозленный на весь мир мизантроп, неудовлетворённый даже самим собой.
Обе персоны не из приятных, хоть и обе, к счастью, далеки от действительности. Игнорируя желание перемыть ему косточки, хотела сказать, что он такой же, как все, пусть он бы и не согласился с такими словами. Такой же человек, со своими грехами и недостатками, такой же мнительный и эгоцентричный в своем самоуничижительном благородстве и отзывчивости, такой же противоречивый и рассеянный в бытовом отношении, как и сотни других.
Каждый человек, которого мы хорошо знаем, рисуется нам с особой точки зрения, глубоко личной.
Он не великий для нас, не известный, не тот, каким его видят другие. Для нас он склеротик, забывающий не только купить молоко в магазине, а подчас забывающий даже, зачем он пришёл туда в принципе. Он невротик с добрым сердцем, который ворчит приблизительно круглые сутки, но между тем никогда не откажет в помощи и в целом старается думать о других, даже несмотря на то, что о себе он думает постоянно и это у него получается без малейших проблем. Может, даже охотно.
Он задумчивый и негромкий сосед, за исключением тех времён, когда громкий. Он неглупый человек, но погрязший в сознательной и бессознательной инфантильности, так же, как и все остальные, иногда выкидывая такие коленца, что только диву даёшься, как он дожил до своего возраста и вообще, как можно понимать столько и не видеть ничего.
Словом, человек он и есть человек и ничего не поделаешь.
Но то, каким он может выглядеть со стороны при определенном ракурсе порой так разнится с ним реальным, что это просто поражает.
Сложная штука жизнь, одним словом.
Да…
Наверное, он уже корил себя вовсю за то, что отправил мне этот файлик, но считая нужным придерживаться принципов, ничего назад не брал, и лишь в реакции на моё сообщение могла проявиться его досада между строк на самого себя. И на окружающих, но это уже в пределах погрешности. Привычное дело.
Временами он такой предсказуемый. А в глубине души
Очень обиженный. На весь мир.
Я ответила ему, что прочту позже, на что он промолчал, впрочем, довольно естественно.
Но он пишет редко, а место, которое он занимал в моей жизни – и, с некоторыми оговорками занимает до сих пор, пусть и сполз немного по касательной – не позволило мне отвлечься от мыслей о нём до конца. И поэтому чтобы я ни делала, я была несколько рассеянней обычного, так как слишком глубоко запало во мне зерно любопытства, чтобы не пустить корни. К ночи, когда я закончила почти все дела, и не знала, чем себя уже занять, я, в непривычной задумчивости, открыла наш диалог и его рукопись.
Судя по времени суток, он сейчас либо убивался, либо спивался. Чаем, впрочем. Один он не пьёт.
Словоизвержение его именовалось "Белый кролик".
Хоть названия толковые придумать в состоянии…
Безнадёжный тупица.
II
Я не слышал её голос два года.
Быть может, чуть больше.
Наверное больше, но к чему такие подробности, тем более если они даже не важные, не существенные, ведь важно другое.
Она позвонила.
Я не беру трубку с незнакомых номеров, так что ей повезло, что дозвонилась. Что всё это время я не хотел его удалять. Накатывала ли сентиментальность, подавала голос надежда или что-то ещё – сложно сказать, но результат был один.
Не удалил.
К сердцу подступила тревога, а волнение перелило через край.
Ведь позвонить она могла мне – и вспомнить тем более – только в чрезвычайном случае. Значит, что-то случилось.
Я иногда представлял себе эту минуту, но никогда не думал, что это произойдет в действительности.
Я взял трубку и, постаравшись придать голосу ровность, сказал, тут же сорвавшись:
– Да? Даша?
– Привет, Марк, да, это я.
Говорила она громко, ей мешал ливень.
Она опоздала в университетское общежитие и просилась переночевать у меня. Звучала усталой, слышалось и знакомое раздражение на непогоду. А кто бы осудил, ещё и ночью.
– Да, конечно, без проблем, но только… Я переехал недавно, и живу теперь далеко, ты где сейчас, я вызову такси.
Она назвала адрес и, спохватившись, наскоро сказала спасибо, я сказал да ничего, господи, какие тут благодарности, я только рад помочь и после некоторых завершающих традиционных ритуалов, повесил трубку.
Несмотря на глубокую ночь, звонок не застал меня в кровати, что, впрочем, довольно естественно. В этот час у меня по расписанию была рефлексия или тоска по прошлому, единственный предмет, что я никогда не пропускаю. Хожу даже на внероучные занятия.