Исаакские саги
Шрифт:
Так и писал, то псевдонаучным полуканцелярским языком с медицинским флером. То переходил на рассказики, вспоминая свою хирургическую жизнь и быт.
Получался странный график дня, жизни. Приходил он в больницу в восемь часов. Короткий оббег своих больных. Потом утренняя пятиминутка, эдак, на полчаса. Затем до двенадцати занятия со студентами, после которых перевязки, операции, записи историй болезней. В шесть уходил и упражнялся писаниями. В десять — гульба. А это уж как придётся.
Иногда он уходил раньше. В консерватории у него был контакт с билетёрами. За пять рублей его пропускали и он всегда сидел во втором амфитеатре у прохода. Контакт с Борисовичами. Не Рюриковичи иль Гедиминовичи. — совсем не княжеского рода были Борисовичи. И кажется даже не родственники. Так он называл административный клан Большого Зала. Директор был Ефим Борисович, заместитель его Марк Борисович, администратор Павел Борисович, а у входа Клара Борисовна. Борисовичи!
Однажды
Работа над диссертацией несколько приостановилась, но потом он вошел в обычный график: приходил к Вере около десяти, что и шло по рубрике «гульба». Чтение рассказов перемежались более понятными занятиями. Понятными и может быть более приятными. Для кого и зачем? Жизнь покажет. Во всяком случае, Вера очень комплиментарно оценила его рассказы. Говорит, что надо печатать. Борис удивился. Не поверил. Но встречи продолжались, отвлекая от диссертации. Понятно — приятное дело предпочтительнее не больно любимой необходимости. Повышение зарплаты, деньги для Бориса никогда не были выше истинного, естественного, природного удовольствия.
Через некоторое время рассказы его с её подачи прочитал ещё один ценитель. И он заговорил о публикации. Сам Борис никуда не ходил, никуда их не носил, но критик, который с похвалой отозвался о них, сам же и отнёс. В журнале понравилось, приняли. Самомнение Бориса повысилось, но диссертацию, худо-бедно, но писать продолжал.
С Верой он встречался всё реже и реже. Так получилось. Ну, уж не диссертация тому была причиной. Однажды, вечером она ему позвонила. «Боря. Говорю из метро „Арбатская“, рядом с тобой, из медпункта. Мне стало плохо. По-моему внематочная. Вызывать скорую?» Боря пошёл, побежал к ней. Досада и полное неверие в это. Не верил — и всё. Не верил, вспоминая её поведение. Но она даёт ему понять — причина он.
Пришёл. На внематочную непохоже. Живот мягкий. Когда щупаешь, говорит, что болит. Да не так, как при внематочной. Брать на себя ответственность побоялся и увёз к себе в больницу на такси. Там тоже отвергли её диагноз. Гинекологи нашли кисту и сказали, что лучше оперировать. Но не срочно.
В журнале сказали, что напечатают сразу. Как у них говорят: с колёс.
Вера не хочет откладывать операцию в долгий ящик и всё убыстряет. Но категорически требует, чтоб оперировал Борис. «Я так хочу. Имею же я право требовать в сложившейся ситуации» «Вера, но пойми, в конце концов, это не этично: мы стараемся не оперировать своих близких» «Был ты мне близкий. Сейчас можешь. Внематочной нет, а то был бы близкий. Я настаиваю. Всё-таки ты должен искупить и доказать, что ты…» «Ничего не понимаю. Что искупить? Что доказать?» «Доказать, что, по крайней мере, ты мне друг. В конце концов, если б не я, твои рассказы, так и оставались бы придатком этой дурацкой, как ты сам говоришь, диссертации» Борис сдался. Операция была назначена и внесена в график ближайшего времени. Пока Борис обходил её палату стороной. Накануне операции она сама его нашла и вызвала на очередной разговор.
«Боря, мне уже достаточно лет. У меня есть дочь. Больше я, ни при какой погоде, рожать не хочу. Живу я одна. Прошу тебя во время операции перевязать мне трубы. Хватит с меня беременностей и абортов» «Ты сошла с ума. А если ты снова выйдешь замуж?» «И в этом счастливом случае, о ребёнке и речи быть не может» «Но я такие вещи не имею права делать. Это, в конце концов, уголовщина» «А ты всегда делаешь только то, что имеешь право? А меня оставить ты имел право?» «Нет, нет, нет! Нельзя. Есть вещи, которые нельзя — и всё. Обратись к гинекологам. Приведи им какие-то доводы и пусть этим занимаются специалисты» «Нельзя! А то, что твоей неожиданной сексуальной агрессией ты сорвал мне весьма перспективный роман, это можно. Ты сломал сук, на котором я, казалось мне, прочно сидела. Извини, пожалуйста»! «Я не знаю, что тебе ответить. Вообще-то, я такой же агрессор, как и Израиль, начавший шестидневную войну. — У Бориса появилась реальная возможность сменить направление разговора. — Кстати, мы тоже с тобой встречались не больше шести раз. — И не воспользовался. Не сумел продолжить неожиданно возникшую тему. — Вера! Уволь, Вера, уволь. Давай закончим этот разговор» «Неужели ты будешь такой неблагодарной скотиной. Такой же, как и все. Человеческий стандарт. По твоим рассказам я была о тебе иного мнения. Потому и протежировала тебе в этом деле» «Причём тут рассказы?» «Притом, что всё в тебе на поверку, стало быть, фальшь. И твои объятия, и твои рассказы. Оказалось, что настоящие человеческие движения души для тебя недоступны. Я думала о тебе, как о близком мне по духу человеке. Гуманист херов» Вера повернулась и пошла. Борис смотрел ей вслед и то ли увидел, то ли домыслил в её фигуре, в её походке столько горя и печали, что бросился вслед за ней. «Вера! Ладно. Я это сделаю. Но ты знай, что я иду на преступление и очень не хотелось бы, чтоб этом знал, хоть кто-нибудь, кроме меня и тебя» «О чём ты говоришь?! Родной мой! Всё же ты человек».
Операция прошла благополучно. Конечно, подтвердилось, что никакой внематочной там и не пахло. Кисту он удалил и, задурив голову помощнику, начинающему хирургу, сумел перевязать трубы, так, что он и не распознал это полупротивоправное действие. Вера через несколько дней выписалась… и исчезла. Сколько он ей не звонил, телефон молчал.
Вышли рассказы. К ним отнеслись благосклонно и знакомые и, даже появилось несколько благожелательных рецензий.
В конце концов, завершилась и диссертация. Ещё год после её окончания и Борис обрёл степень кандидата наук, а с ней и долгожданное повышение зарплаты. Можно и жениться, решил Борис, и подумать о кооперативной квартире. В расчёты вклинились уже и, родившиеся вместе с публикациями, литературные амбиции.
А Веры нет и нет. И не встречал её нигде, ни на страницах, ни в домах, ни на улице, и телефон по-прежнему молчал. Он её считал крестной матерью своих первых литературных поделок.
………………………………………………….
А через несколько лет… Телефонный звонок:
— Боря, привет. Это Вера говорит.
— Господи! Откуда ты? Куда ты пропала? Я тебе звонил после… И нет нигде.
— Так уж я тебе нужна? У тебя же всё благополучно. И диссертацию защитил. И даже печатаешься с Божьей помощью.
— И с твоей подачи. Ты в этой моей ипостаси, так сказать, крестная мать. Помню…
— Ты всё помнишь, Борис?
— Ну. А что ты имеешь в виду?
— Боря, я вышла замуж.
У Бориса в груди что-то ёкнуло.
— Поздравляю. Рад за тебя. И кто ж твой избранник?
— Твой относительный коллега. Врач. Судебно-медицинский эксперт. Не в этом дело. Боря, я беременна.
— Этого не может быть! А были ещё эпизоды без беременности?
— Мой муж хочет тебе задать пару вопросов.
— Но мы ж…
— Передаю ему трубку.
Избранник Веры говорил чётко. Вопросы ставил по всем правилам судебно-медицинской экспертизы. Уточнял технику операции. Просил выслать ему выписку из истории болезни с протоколом операции. Боря рассказал ему всю операцию, в том числе и то, что в протоколе не было.
А может, он записывал на магнитофон всё, что Борис рассказывал, и это станет…
Беременности, правда, не оказалось и на этот раз. Как, в какую сторону всё это можно повернуть? И кому, что в этой ситуации надо? Кто, какую цель преследует? Что, главное ли желание Веры выйти замуж, желание ли мужа её иметь ребёнка, или, может, вообще, мстительные эмоции крестной матери?…