Исаакские саги
Шрифт:
— Раз вы не можете ей помочь — значит надо оперировать.
— Вы ж не понимаете в этом — зачем говорить пустое.
— Мне уж больше восьмидесяти и, если моей дочери больно, значит, я требую ей помочь. И вот уже сколько лет ей никто не помогает.
— Ну, нет у нее ничего такого, что требует операции. Ее уже где-то оперировали. И не раз. И не помогли. Операции были напрасны. А вы опять.
— Я не знаю. Ее там оперировали — значит так было надо.
— Может, надо было. Я тоже не знаю — я сам не видел. Но вот выписка из истории болезни, где сказано, что ничего не обнаружено.
— Вы
— Могу. Что я бандит, когда режут просто так. Могу и отказываю.
— Значит, что у нее?
— Есть больные, которые настаивают на операциях, несмотря на то, что им они не помогают. Хирургия же не всесильна. Что ж, как говорится, не с чего, так с бубен? Вы ж не врач. А потому не подбивайте меня на преступление.
— Значит, это и есть преступление, коль вы отказываете нам в операции.
— Давайте прекратим разговор. Вы в этом ничего не понимаете, а нас донимаете пустыми разговорами. Вот заведующий отделением сидит — он также думает. А если вы нам не верите, можете обратиться к любым консультантам. Мы будем только приветствовать.
Заведующий отделением, Борис Исаакович сидел в углу ординаторской в кресле и делал вид, что изучает истории болезней. Он думал его минет тяжкая обязанность говорить с этим несчастным стариком, который уже многие годы страдает вместе со своей дочерью. Она уже не раз лежала в их отделении. Где-то ей делали напрасные операции. Есть такие, по-видимому, не совсем, скажем мягко, адекватные люди, что страстно жаждут оперироваться. И кое-где да кое-кто подается их настойчивым страстным мольбам и стенаниям. Они, эти страдальцы, конечно, ненормальны, но определить, как некую точную болезнь нельзя, что нередко бывает с душевными недугами.
Борис Исаакович разозлился на своего ординатора за то, что он сваливает разговор на него. Но ведь и врача тоже можно понять. Если разговор с пациентом или родственниками его заходит в тупик, надо обращаться к следующей инстанции, к заведующему. Но и заведующий уже неоднократно вел эту, не дающую никакого пути к свету, беседу. Еще одна безрезультатная и бессмысленная беседа. Не дай Бог еще и в ругань перейдет. И так все на грани.
Борис Исаакович разозлился, но вынужден был вступить на скользкую дорожку объяснений ненужности операции.
Сказка про белого бычка. Естественно, и сейчас она ничем не закончилась — эта очередная беседа.
Старик ушел и врачи остались одни.
— Ты был невежлив, — открыл дискуссию заведующий.
— А что ж, соглашаться на операцию?
— Ну, не отказывал бы так категорически. Сказал бы полечим, посмотрим. Хотя я ему и сам раньше тоже отказывал. Но помягче надо. В чем-то бы с ним соглашался полегонечку. Отказывать надо вежливо. Как облако.
— Как облако! Так и соперируем еще сдуру. Простите — с вежливостью на знамени.
— Ты не иронизируй. Деда жалко.
— А мне? Так что делать-то?
— Да все правильно. Я и сам не знаю. Оперировать, конечно, ее нельзя. Шли бы в ту больницу, где ее оперировали…
Вот такая бесплодная, хоть и бесшумная дискуссия, еще чуть порокотала, а скорее, пожурчала и, естественно, сама собой испарилась. Решения
Все занялись своими делами. Врач согнулся и навис над столом, начав чиркать ручкой по листочкам, рисуя дневники, выписывая больных, и одолевать прочую бумажную рутину.
Заведующего вызвали в перевязочную, куда он и ушел, радуясь спасению от собственных начальнических замечаний. Прикидывая про себя, что хороший руководитель делает мало замечаний, чтоб не наступила их инфляция. Когда часто делаешь замечания, перестают на них внимание обращать.
Идет по коридору, закончив перевязку. Навстречу лифтер их, широко улыбаясь, будто радуясь встречи с начальником.
— Иссакыч, я тебе привел представителя канадской фирмы в Москве. Ножи продает.
— Какие ножи? Я причем? Скальпеля что ли?
Из-за спины лифтера выступил молодой человек, вполне, словно, и впрямь, с канадской фирмы.
— Здравствуйте. Мы представители московского филиала канадской фирмы. У нас рекламная распродажа. Вот предлагаем электромассажные приборы и перочинные ножи. В общей продаже они стоят много дороже.
Представитель раскрыл свою большую сумку и вытащил две коробки. В одной была коробочка поменьше, в другой, рядами лежали перочинные ножи.
— Массаж? Мне?.. Разве что с лысиной бороться? Да и нож мне зачем?
— Ты что, Иссакыч! — возопил лифтер. — Ты посмотри, какие ножи. Двенадцать предметов. Ты посмотри, раскрой его.
— Не иначе, как комиссионные получаешь.
— Так они меня спросили, а я и сказал — есть у нас заведующий, хирург, так он, точно купит. И к тебе привел. Ты посмотри! А штопор-то! А отвертка. А вот ножницы, открывалка. Ну!
— Да не нужен мне нож.
— Как не нужен? Ты на машине ездишь? В машине нож у тебя есть? Ну, вот-то и оно.
Иссакыч пооткрывал все предметы. Представитель канадцев стоял молча и с достоинством и гордостью смотрел на рекламируемый лифтером, а им продаваемый товар. Заведующий вспомнил «Записные книжки» Ильфа. Там кажется, написано, что вечерняя газета с такой гордостью писала о лунном затмении, будто сама его сделала. Литературная реминисценция размягчила твердость Иссакыча, и он сказал, глядя на лифтера:
— Можно подумать, что ты сам его делал.
Хотя на самом деле это больше относилось к представителю.
Собственная эрудиция и культуртрегерство, хоть и остались внутри, но все ж побудило его быть вежливым и он купил этот нож. Все были довольны. Впрочем, представителю фирмы, возможно, было мало для доказательства своего умения, да и заработок невелик. Лифтер повел его в другие отделения. Лифтер был ажитирован удачной сделкой. Он, вроде бы, наконец, при настоящем деле. Скучно сидеть у лифта. А сейчас он выглядел, как мужчины, которых показывают по телевизору, когда они воюют где-нибудь в Приднестровье, Абхазии. Все они, как бы при настоящем мужском деле. Радуются, улыбаются, деловито размахивают руками. В одной руке настоящий инструмент мужчины — автомат, другой указывает куда-то вперед. Воины! Мужчины! Так и лифтер оказался при настоящем деле.