Исаакские саги
Шрифт:
Иссакыч пошел в другое отделение, в кабинет к Виталию Савельевичу, еще раз поклониться и поблагодарствовать за помощь.
Виталий Савельевич уже вскипятил воду и приготавливал себе кофе.
— Еще раз хотел спасибо сказать. Затыркался совсем. Разрыв диафрагмы справа всегда проблема. Спасибо, вам, Виталий Савельевич.
— А! Пустое. Кофейку налить? Выпьете? А то и чай есть. Пакетики. А?
— Чайку можно, конечно. Спасибо. Пакетики? Лимонные? Пиквик? Недурно.
— Угу.
— Не могу привыкнуть, что чашки большие бокалами нынче называют. Бокалы, в моем представлении, это, так сказать, фужеры что-ли. «Я подымаю этот бокал». Бокал шампанского… Бокал чая — не звучит.
— Угу. Мало к чему вы… мы не привыкли. Много сейчас нового.
— Вот сейчас мою перчатки, а мне сестра говорит: «Бросьте. Все равно выбрасывать. Одноразовые». И правильно. А привыкнуть не могу. Мы ж одними перчатками по тысячу раз оперировали. Клеили, стерилизовали и снова в бой.
— Сахару сколько вам?
— Не надо. Без сахара. Перчатки! Нищенство наше, так сказать, в менталитет вошло.
— Да. Русский человек всегда бережлив был.
— Можно сказать — бережлив. Да вряд ли. Высшие слои любили жить широко. Даже, подчас, когда на то не было ни прав ни оснований.
— Нет, Борис Исаакович, широко гуляли, пока лишнее было. Пока достаток есть… Был. А нет — все стихийно ужимались.
— Стихийно? По течению плыли что ли? Наверное, и так было. Каких только веяний не подхватывали у нас. Мы.
Вошла сестра:
— Виталий Савельевич, на завтра кого готовить? Желудок-то анестезиолог отменил.
— Вечно они фокусничают! То давление не так, то чего-то не хватает. Кофе попью и посмотрю. Все было обосновано — зря ничего не подхватывали. Пустых веяний, как вы говорите, не было? Все, что принималось нашей землей, то принималось народом.
— К сожалению, так. Стихийный народный чекизм и по сю пору еще не выветрился.
— Что не выветрился?
— Чекизм. Чека. Большевизм. Слишком многие поддерживали душевно. Искренно и из глубины.
— Власть поддерживали. Народ законопослушный.
— Власть сами выбрали. В семнадцатом году была альтернатива.
— А уж выбрали — так поддерживали, слушались. Послушные и терпеливые.
— До времени. Верно. А сорвется — не остановишь, не удержишь. Что при Пугачеве, что в Гражданскую.
— Бог уследит и всем воздаст.
— Чуть запоздал. На нашу жизнь. Мы, порой считаем, что Бог, словно классный наставник следит и высматривает, да в кондуит заносит, а потом в эту точку и вдарит возмездием.
— Всем воздано. Зря никто не пострадал.
— Думаю, Бог не следит за каждым человеком, даже за каждым обществом или страной…
— А как же! Все свое получили по делам
— Я думаю, что создан такой порядок Божий… Ввел Он такой свой Мировой режим, что зло само обнаруживается, обнажается и само собой воздается. Самому Ему и не надо следить за каждым. Все само должно получиться. Он может и не встревать. Он изначально запустил такую эволюцию: «Мне отмщение и Аз воздам». Изначально — и нечего отвлекаться на каждого и везде присутствовать. Тогда и свобода воли лучше играет.
Опять вошли в кабинет:
— Виталий Савельевич, вы хотели сами перевязывать из третьей палаты?
— Через полчаса. Когда возьмете, позовете меня. А я кофе больше люблю. Народ от чая к кофе подался.
— Да. Сейчас его пьют больше, чем раньше. А я раньше кофе больше пил, а ныне к чаю перекинулся.
— Против течения любите.
Нет, просто, большее разнообразие вкусов и запахов. Время тянет к разнообразию. От единообразия устали.
Виталий Савельевич расхохотался — видно подумал о чем-то своем:
— По-разному. Разнообразие — это молодежь. Посмотрите сверху из окна на молодежь. Все разноцветные, разнообразные: кто блондин, кто брюнет, кто крашенный в любой цвет. А на стариков — все больше одноцветных, серых, или, если хотите, серебряных, седых, одинаковых. Власть потому и опирается на седых. Одинаковы. — Виталий Савельевич даже чуть не захлебнулся от смеха. — Серебро не всегда благородно… А может, и наоборот. Хм. Большевики пришли от разнообразия и всех сделали серыми, седыми, одинаковыми. Велели. И подчинялись. Седые законопослушнее.
— Конечно, стихийный большевизм был страшнее власти. Власть порождение его.
— Большевизм сюда с запада принесли чуждые нам люди.
— Может и так, да только первый большевик был царь Петр.
— Ну уж нет! Петрушу я вам не отдам. Он для Руси сделал много. Все.
— Так он-то с запада и принес чуждое. Россия медленно продвигалась, а он одним махом, революционно, скачком. Революции всегда опасны для своей страны.
— Зато мы сразу стали державой, которую начали бояться. Великой державой.
— И до сих пор боятся. Да и что за цель — страх наводить на других! Великая держава та, где люди хорошо живут — спокойно, сытно, в тепле и без страха. Бояться! Пьяного дурака тоже боятся.
— Сильная держава и пьяного утихомирит.
— Оно и видно. Вот и получается — из века в век у нас все те же надежды, что на обломках самовластья напишут очередные имена.
— Да уж точно — при большевиках вот самое то… когда такой надеждой жили.
— И при Петре, и, когда Пушкин писал и так далее и так далее. Когда кончится!?