Исаакские саги
Шрифт:
Дверь приоткрылась. Просунулась чья-то голова.
— Можно к вам, Виталий Савельевич?
— Подождите. Я позову. — Дверь закрылась. — Там в Израиле собрались евреи, которые отчаялись завладеть миром. Теперь они создают свою страну. Тут уж не до грыж.
— Вы, действительно, считаете, что евреи хотели завладеть всем миром?
— Править. Править миром. Не через силу — через деньги и разрушение устоев. Чужих устоев.
— А зачем, Виталий Савельевич?
— Так призывает их иудейская идеология.
— Что-то в Библии, в Ветхом Завете я ничего
— В Библии, может, и нет. Надо идти дальше. Надо смотреть в Талмуде.
— А вы читали его, Виталий Савельевич?
— Не достать…
— Почему же? Есть и на русском…
— Я вам скажу, Борис Исаакович, что я, например, делю вашу нацию на евреев и жидов… Есть евреи и есть жиды. Это совсем разное…
— Да перестаньте, Виталий Савельевич! Есть украинцы, а есть хохлы, есть грузины и кацо, англичане — томми, американцы — янки, немцы — боши, китайцы — ходя… Всех же и не вспомнишь. А жиды, и вовсе, всего лишь один из правильных переводов иудея.
— Я ж не формально говорю, а по существу.
— Виталий Савельевич! Я уверен — вы за кем-то повторяете. Это, когда принципиальный антисемит вдруг встречает еврея, у которого, вроде бы, все на месте и ничего плохого найти не получается, то сей антисемит, — явный или подсознательный, не сумев подобрать простой юдофобский ключ, находит выход в делении моей нации на жидов и евреев.
— Да, вы успокойтесь, Борис Исаакович. Еще чайку? А?
— Спасибо. Можно и еще. Я спокоен, Виталий Савельевич. Я эту теорию о жидах и евреях, услышал первый раз в десять лет, перед войной. Да только не понял тогда, о чем даже речь идет. Нет, нет. Без сахара, пожалуйста.
— Масонское движение, потому и всемирное, что еврейское.
— Господи! Да, почему же еврейское? Царь Александр Павлович, что ль тоже еврей?
— Причем тут Александр? Сионизм — это масонское продолжение.
— Да ничего общего, Виталий Савельевич! Сионизм движение за собственное место на земле, хоть маленькое, но свое. За то, чтобы нация была не прослойкой, не исключительной, не избранной, а как все. Нация — как все!
— Вы серьезно что ли, Борис Исаакович?! Сионизм — это олицетворение желания создать Великий Израиль, от края до края, бескрайний Израиль. Покорить тем или иным путем другие народы. Арабы лишь первые. Попытка иным путем сначала была на немцах, потом Россия.
— Это я вас пытаюсь покорить?
— Я и говорю — есть жиды и есть евреи. Жиды — это сионисты.
Дверь распахнулась. Доктор из отделения Виталия Савельевича стоял в дверях боком, словно на бегу:
Витасавлич! Ранение сердца! Прямо в операционную подали. Тяжелый!..
И исчез из дверного проема, словно из кадра каким-то кинотрюком — был человек и нет его. Савелии и Иссакыч бросили свои чашки-бокалы и дружно понеслись вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и, не дожидаясь лифта. Так всегда — когда бежишь, ощущение, что, действительно, торопишься. А стоять, ждать — где же взять такие нервы.
Они одновременно влетели в операционную. Больной лежал на столе. Из раны на груди текла кровь. Рядом
Савелич закричал: — Какой идиот вытащил нож! Иссакыч, моемся. Давления нет?
Одеваемся — не моемся. Халат, перчатки! Начинайте наркоз!
— Начали уже.
Больной засыпая, вдруг поглядел на Иссакыча:
— Жиды! Везде жиды. Проклятые…
И смежил вежды, так сказать — это были последние слова перед наркозом.
— Дурак. Пьянь. О Боге хоть подумай, — это были последние слова Савелича перед разрезом.
Оперировали они вдвоем. Удачно. Они вернулись в кабинет. Иссакыч отхлебнул чайку. Савелич пригубил кофейку. Молчат. Самодовольный, удовлетворенный вид. Будто хорошо поели, хорошо день провели.
— А я тебе скажу, Иссакыч, что демографический взрыв бывает там, где люди больше ничего не умеют, как только детей делать. Или работать не хотят. Если не работать — так только детей и делать. Время-то нечем занять… А?
Они оба засмеялись и стали допивать свои бокалы. У кого с чем.
А больной их?
Выжил.
Иссакыч — сын хороший
Иссакыч спустился в кабинет из операционной, скинул с головы свой медицинский колпак. Шапка всегда была у него самая нелюбимая часть туалета, особенно, если это обязанность, необходимость. Нельзя же в операционной быть с неприкрытыми волосами. Как в синагоге. Даже, если волос и мало. Закрыть волосы в операционной и ритуал и необходимость. Ритуалы нередко порождены необходимостью. Все равно — уменьшение степени свободы. И шапка атрибут этой несвободы. Может, потому и к ритуалам религии предков своих, он относился столь напряженно, что они обязывали голову держать под каким никаким покровом. Обязательность прикрытой головы, сделала шапку наиболее нелюбимым предметом своего экстерьера?
Да, какая разница! Пришел после операции, свалился в кресло, сдернул шапку, максимально вытянул ноги под стулом, прикрыл глаза, затянулся дымком табачным и… остался с ощущением чего-то недоделанного. И сначала не мог понять, что еще его тянуло сделать.
Вспомнил! Вернее, понял. Маме надо позвонить. Что тяготило его? — не надо маме звонить. Уже не надо. Чувство сиротства и незащищенности охватило его. Как он злился, что мама просила его звонить. Если задерживается — звонить. Поздно не приходить. После работы надо отдыхать.
Он раздражался и говорил: «Мама, мне уже более полувека. Я уже взрослый. Поняла? Я не могу быть и сейчас под родительским надзором и прессом!» «Но я ж волнуюсь, сыночек». «У меня сложная жизнь уже почти старого человека, а ты все морочишь мне голову — звонить, поздно не приходить». «Вот именно. Ты уже не молод — после работы надо придти отдохнуть, поспать». «У-у-у, — у него не хватало слов для бурного протеста. — Я из другого мира. Мы сейчас живем иначе, чем вы… Время другое, жизнь иная». «Не знаю, не знаю, сыночек. Жизнь на самом деле не очень-то меняется. На девятом десятке это становится совсем ясным и видным. Не знаю, не знаю, но папа всегда после работы отдыхал».