Исаакские саги
Шрифт:
— Как скажешь. С чем положим?
— Давай, сделаем обострение язвы, кровотечение, а там посмотрим. Сначала положим. Он где живет?
— Рядышком. Через дорогу от больницы.
— Ну, так научи, что сказать, как вести себя и пусть вызовут Скорую. Они ж, заведомо, к нам привезут. А уж мы здесь подготовимся. Фамилия его?
— Волков. Лет ему восемнадцать. Студент института…
— Привет! Зачем, тогда вся эта бодяга, если он студент?
— Хвостов много. Могут отчислить и времени на
— А кто он тебе?
— Да почти никто. Я ж тебе говорил про долг русского врача. Так и живу.
— Ладно. Я договорюсь с гастроскопией, ты с лабораторией. Ты всюду вхож, тебя все любят, а я локально любим, лишь теми, кто непосредственно с хирургией связан.
— Все придуриваешься. Смирение паче гордости.
— А вот и нет. Просто, знаю свое место. Книг, книг читал Моня.
— Слишком много Моня читал. На жизнь надо смотреть и нюхать ее всем нутром, а не только своим большим носом.
— Коля, найди у мальчика язву, прикрытую сгустком. Кровотечение то ли приостановилось, то ли еще подтекает маленько.
— Хорошо, Барсакыч. Там что? Армия?
— И армия. А пока сессия. Хвосты. И напишешь все, как надо.
— Ну. Не пальцем сделан. Все путем напишу. Только, чтоб не платили, Борис Иссакыч.
— Об этом и речи не было. А чего это ты вдруг предупреждаешь?
— Когда липа — я денег не беру. Тогда взятка за липу. Если, правда болезнь, тогда не откажусь. Если, кто захочет дать.
— Сообразительный. Да. А в этом случае лучше без денег. Вольнее себя чувствуешь. Вольготнее и смелее. Я бы даже сказал — честнее.
— Это ты прав. Молодец.
— Только, от армии, Барсакыч, язва не отмажет. Лишь для института. А язву начнут перепроверять в разных местах. Черт их знает.
— Ну, тогда придумай, что надо.
— Надо сердце. Или голову. Говорите с терапевтом или невропатологом. А он вам кто?
— Да никто. Просили. Наши же врачи. Не хочет если парень в армию, то ему туда и не надо. Пусть делают контрактную для тех, кто сам хочет. Нет?
— Точно. Там без войны парни гибнут.
— Вот именно.
— Сделаем, Барсакыч. Договорились.
— Паша, у нас парень лежит с язвенным кровотечением. Надо найти у него сердечную патологию.
— Цель? Институт? Армия? Я чего спрашиваю — что нужно, к чему вести.
— Сам решай. Я ж грубый хирург, ремесленник. Делаю операции по заказу. Находят язву — оперирую, пузырь с гноем и камнями — выкидываю. Сапожник: Сделать набойку? — Извольте.
— Любим прибедняться. За сорок лет, небось, научился и понимать.
— Медицина, ты же знаешь, понимает мало — делает много.
— Что-то и понимаем.
— Делаем больше.
— Так что надо?
— Придумай
— Ладно. Пришли завтра на ультразвук. Пошарим по сердцу. Чего-нибудь найдем. Совсем здоровых нет.
— Вот именно. Кто-то ведь сказал, если Бога и нет, то его следовало бы выдумать.
— Это слишком высоко. Мы ближе — в сердце искать будем, не в высоком мышлении. То философия, душа, вера, — а то земля, тело, сердце. Как фамилия?
— Волков. Завтра с утра. К десяти.
— Все. Спасибо, Паша.
— Барсакыч, а он вам кто? Свой?
— Да нет. Просили. Наши доктора. А через меня, как через старшего, мол, самый уважаемый… м-м, наверное, в липовых делах. А? А уж взялся, так уж и хожу.
— Барсакыч, к телефону, к местному.
— Слушаю.
— Борис Исаакович. Подойди, пожалуйста, ко мне, в кабинет.
— Паша, это ты?
— Я, я. Тут интересная патология.
— У кого? Кого смотришь?
— Мальчика, что вы прислали. Волков. Приходите.
— А я зачем?
— Интересно. Интересная патология.
— Понятно. Сам разбирайся. Я ж тебе все сказал. Зачем я тебе понадобился?
— А вот и не понятно. Совсем не то, что вы думаете. Придите, придите.
В кабинете этом он и увидел впервые мальчика, о котором было столько разговоров и переговоров, для которого такой сложный заговор выстраивался.
Да, собственно, не такой уж и сложный. Прост, как апельсин. И цели ясны, и задачи поставлены, и работа шла без отклонений от генеральной линии.
Мальчик, действительно, выглядел нездорово — бледен, невзрачен, худ. Паша сидел рядом на крутящейся табуретке и водил датчиком по телу. Перед глазами его мерцал экран.
Паша жестом пригласил сесть рядом.
— Ну, Барсакыч, смотрите! Трехпредсердное сердце. Врожденная патология.
— Ну, и хорошо, Паш. Чего звал? Запиши.
— Да вы посмотрите! Действительно.
На четырехугольном экране мерцал сектор, в котором плыли, волновались, исчезали и вновь вспыхивали какие-то тени, просветления, огоньки, дающие непонятную форму, тотчас исчезающую или переливающееся в нечто совсем непохожее на только что виденное.
— Ну! Что вы скажете? Кто бы мог подумать.
— Ты о чем? Я вижу только помаргивающий полумрак и полусвет. Я в ваших эфемерных картинках ни хрена не понимаю.
— Ну, вот же! Вот. Видите? Это камера сердца. Предсердие. А вот! вот плавает как бы… Ну? Видите?
— Что-то такое вижу. В животе, например, мне все понятнее. Я, так сказать, этого не проходил не только, когда учился, но и на курсах усовершенствования. Не понимаю.
— Походили бы ко мне в кабинет несколько раз, стал бы и понимать. Экая премудрость!