Исцеляющая любовь
Шрифт:
— Практически так, — тихо ответил Барни.
— Хорошо. Слушай, Барн, мне надо сделать несколько звонков, чтобы узнать, с какими адвокатами наша фирма работает в Коннектикуте. А после этого я сразу приеду, чтобы организовать тебе освобождение под залог.
— А что мне прикажешь тем временем делать? — разозлился Барни.
— Ну, не знаю, — сказал брат, пытаясь его успокоить. — Почитай газету, поиграй с Беннетом в карты.
— Бена тут нет, — с тоской в голосе уточнил Барни — Он в клинике Риджтаун.
— Ну,
— А ты не можешь ему позвонить? — взмолился Барни. — У меня же только один звонок!
— Что, и в Канаде тоже? — Барни держал трубку той рукой, которая была меньше забинтована.
— Да, Барн, — ответила Лора. — По всей видимости, об этом деле пронюхало какое-то агентство. Газеты тут раздули большую шумиху. Была даже редакционная статья на эту тему.
— За или против?
— Да перестань, не сходи с ума! Конечно, в вашу поддержку. Вы стали инструментом борьбы за введение «Закона доброго самаритянина» в федеральном масштабе. Вы все сделали правильно. И сработали классно!
— Ага, только родственники этого идиота иного мнения.
— Но они ведь отозвали иск?
— Да. Они быстро угомонились, хотя коробки конфет или благодарственного письма я так и не дождался.
Лора замолчала.
— Алло, Кастельяно, ты где там?
— Я просто подумала, — сказала она с непонятной грустью, — ведь это был, возможно, самый важный поступок во всей твоей медицинской карьере.
— Что ты имеешь в виду?
— Я узнаю, работает ли еще в Бруклине этот подонок Фриман, и отправлю ему все вырезки. Может, вспомнит тогда, что у него на руках кровь твоего отца.
Барни задумался. «Она права. Быть может, там, в ресторане, я среагировал так быстро потому, что всю жизнь, с самого детства, ждал того момента, когда можно будет показать врачу, отказавшему в помощи моему отцу, как он должен был поступить».
В то время как Лора с Барни обменивались своими мыслями в связи с драматическим инцидентом, разгневанный Хершель Ландсманн стоял у постели своего сына в госпитале Йель-Нью-Хейвен, куда Беннета по настоянию отца перевезли на «скорой» вопреки энергичным протестам травматолога.
В дальнем конце палаты тихонько сидели двое мужчин средних лет в официальных костюмах. На врачей они не были похожи.
Беннет лежал на спине. Голова и грудь у него были туго забинтованы, а количество гипса на теле делало его похожим на мумию.
Через час приехал Барни. Ходьба еще давалась ему с трудом, голова кружилась.
— Как он? — спросил он у Хершеля.
— Молодчики его здорово отделали, — констатировал Хершель. — До какой косточки смогли добраться, ту и сломали.
В этот момент Беннет пошевелился и пришел в себя.
— Бен, как себя чувствуешь? — в тревоге спросил Хершель.
— Привет, пап, — отозвался тот, все еще наполовину в забытьи — Пока вообще ничего не чувствую. А что произошло?
— Если перефразировать старый анекдот, Ландсманн, — сказал Барни, — операция прошла успешно, но хирург умер.
— Мы его спасли? — спросил Беннет пересохшими губами.
Барни налил ему воды.
— Конечно. Отныне ты можешь оперировать не скальпелем, а ножом для бифштекса. А там, глядишь, до вилок и ложек дойдет.
— Не смеши меня, мне смеяться больно!
— Прости, Бен, хотел тебя повеселить.
— Пап, уведи отсюда этого сумасшедшего! — Беннет передохнул, сделал несколько вдохов и спросил: — Кто меня латал?
— Лучшие специалисты, сынок, — ответил Хершель. — Заведующий вашим отделением.
— Так я в Йеле?
— Да, — подтвердил Барни. — Сначала мы хотели, чтобы ты сам себя чинил в собственной операционной, но твой босс сказал, ты еще рылом не вышел.
У Беннета от смеха опять дрогнула грудь.
— Ливингстон, кто тебя сюда прислал? Ку-клукс-клан? Ты можешь быть серьезным? Давай-ка, прочти мне запись об операции.
— Придется тебе набраться терпения, Бен. Думаю, там будет несколько томов. Рентгенолог, правда, обещал, когда очнешься, принести все снимки.
— Я уже очнулся! — с усилием произнес Беннет — Тащи сюда эти снимки, я хочу оценить повреждения.
— Я уже их посмотрел, — сказал Барни утешающим тоном. — Перелом обеих лучевых и локтевых костей, трещина бедра… И четыре метких удара по черепу.
Беннет чувствовал, что приятель что-то утаивает.
— Перестань! Если дело этим и ограничивается, то почему у тебя такой испуганный вид? Барни, говори, что еще?
Барни помялся, а потом как можно более беспечным тоном произнес:
— У тебя переломовывих шейного отдела позвоночника. Твой босс планирует провести репозицию, как только тебе опять можно будет давать наркоз. И ты снова будешь в полном порядке.
— Не ври мне, Ливингстон! Это значит, что я по крайней мере на четыре месяца выбыл из строя.
— Не переживай, Беннет, — вставил Хершель. — На твоем назначении в Техас это никак не отразится. А сейчас, если ты в состоянии, я бы хотел, чтобы ты побеседовал вон с теми двумя джентльменами.
При этих словах сидевшие в другом конце палаты мужчины подошли и представились. Это оказались настолько известные люди в юридическом мире, что Беннет сразу вспомнил их имена. Один, Марк Зильберт, был признанным поборником гражданских прав, «защитником обездоленных». Второй славился как самый красноречивый оратор в суде.