Исцеляющая любовь

Сигал Эрик

Зал замер. Холмс с достоинством произнес:

— Я знавал случаи, когда надежды на сохранение жизни не было, а наши возможности облегчить страдания больного оказывались исчерпывающими, и врачи — в том числе мои собственные наставники — «ускоряли» кончину пациента.

В зале поднялся шум. Судья сердито застучал молотком, призывая к порядку.

— Декан Холмс, вы осведомлены о проходящей в обществе дискуссии на тему эвтаназии?

— Вполне.

Как специалист, считаете ли вы правильным принять во внимание

мнение церкви?

— Да.

— И вам, вероятно, знакома позиция на сей счет Папы Пия XII?

— Знакома.

— Не могли бы вы пересказать суду, что по этому поводу заявил понтифик?

— Насколько мне известно, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году Его Святейшеству задали вопрос, считает ли он возможным облегчить нестерпимые страдания безнадежного больного морфином или другим болеутоляющим средством, даже если это может представлять угрозу его жизни.

И что он ответил?

— Он сказал «да». Я могу вас точно адресовать к первоисточнику. Эта же точка зрения высказана в Декларации Ватикана по проблеме эвтаназии.

— Иными словами, Папа выступил в поддержку убийства из сострадания?

— Возражение! Возражение! — закричал Уолтерс. — Свидетель не должен строить догадки относительно того, что Папа имел в виду.

— Принимается, — согласился Новак. — Если только доктор Ландсманн не представит нам этой формулировки в печатном виде, присяжным следует не принимать во внимание понятие «убийство из сострадания» применительно к высказыванию Папы Римского. Пожалуйста, продолжайте, доктор Ландсманн.

Теперь Беннет заволновался. Неожиданное заявление понтифика, прежде не замеченного в особо либеральных воззрениях, было одним из его главных козырей. Но его арсенал еще не был исчерпан.

— Последний вопрос, декан Холмс. Если оставить в стороне теорию, вы сами могли бы помочь своему больному умереть?

Воцарилась тишина. Все напряглись, ожидая ответа прославленного медика.

Ответ прозвучал очень тихо:

— Да.

Заключительная реплика Беннета: «Больше вопросов нет» потонула в шуме публики, которую судье пришлось призывать к порядку стуком молотка.

Поднялся Уолтерс.

— Если ваша честь намерены приобщить к делу последние показания свидетеля, я бы хотел спросить у декана Холмса, известны ли ему заявления на эту тему доктора Эдвина Лондона, главного хирурга Соединенных Штатов?

— Известны. Точных слов не припомню, но…

Уолтерс достал листок и объявил:

— Я с радостью освежу вашу память. Доктор Лондон сказал буквально следующее: «Только Всевышний может определить, когда жизнь человека уже потеряла свою цену. Стоит нам принять за этическую норму, что человек вправе решать, кому из его собратьев жить дальше, а кому — умирать, и мы окажемся на пути к концентрационным лагерям». — Тут он поднял взгляд на судью и сказал: — Больше вопросов нет.

Судья обратился к Беннету:

— У вас, доктор Ландсманн?

— Нет, ваша честь.

— У обвинения еще есть свидетели?

— Никак нет, сэр. Я бы только почтительно напомнил присяжным, что мы приобщили к делу протокол вскрытия и что им были зачитаны показания, данные на следствии теми свидетелями, которых сегодня вызвать не представилось возможным. Обвинение предъявило свои доказательства.

— Хорошо. В таком случае объявляется обеденный перерыв. Слушание дела возобновится в два часа.

Без четверти два зал уже был полон.

Беннет поднялся. Настало время защиты. Он собирался потрясти присяжных примерами из других дел, когда так называемые «милосердные убийцы» признавались невиновными.

— Таких прецедентов тысячи. Например, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году отец, умертвивший своего искалеченного…

Эдмунд Уолтерс не успел выступить с возражением. Его опередил судья Новак:

— Не принимается судом, доктор Ландсманн! Доказательство недопустимое! Я запрещаю вам прибегать к подобной аргументации.

Беннета лишили его самого сильного аргумента. Он беспомощно взглянул на Марка Зильберта, тот подал ему знак левой рукой.

Тогда Беннет посмотрел на Барни. Тот взглядом попытался напомнить ему то, что уже говорил после беседы с Гектором Кампосом. («Бен, этот парень психически неуравновешен. Это ходячая бомба с часовым механизмом».)

Беннет нехотя пригласил для дачи показаний брата покойного.

— Гектор, — мягко начал он, — вы знали о масштабах телесных повреждений вашего брата? Вам было известно, что он ослеп, частично оглох и не может двигаться?

— Да.

— И вы знали, что он страдает от боли?

— Да, сэр.

— А откуда вам это было известно?

— Он мне сам говорил, сэр.

— Словами?

— Ну… нет, сэр. Он мог только издавать какие-то звуки — ну, вы на пленке сами слышали. Я всегда различал, когда он говорит «да», а когда — «нет». Поэтому я знал, что Фрэнк хочет умереть. Я его сам об этом спрашивал.

— И что вы предприняли в этой связи?

— Купил пушку. Я попытался его застрелить — и промахнулся. — Он сглатывал слезы. — Я промахнулся! Какой ужас! Я промазал!

Парень закрыл лицо руками и зарыдал.

Судья Новак перегнулся к Беннету.

— Может, объявим перерыв?

— Нет, сэр, спасибо. Он сейчас возьмет себя в руки.

С минуту зал ждал, пока молодой человек успокоится.

— Гектор, — так же мягко продолжил Беннет, — ты не можешь нам объяснить, зачем ты это сделал?

— Фрэнк так мучился! Он так хотел, чтобы Бог поскорее забрал его к себе.

Беннет посмотрел на Уолтерса.

— Свидетель ваш, господин генеральный прокурор.