Ищейки в Риге
Шрифт:
15
Граница была невидимой.
И все же она существовала, существовала внутри его, как свернутый моток колючей проволоки, под самой диафрагмой.
Курту Валландеру было страшно. Потом он будет вспоминать последние шаги по литовской земле в сторону латышской границы как жуткое странствие в край, откуда, говоря словами Данте, он мог бы прокричать: оставь надежду! Отсюда никто не возвращается живым, по крайней мере, если ты шведский полицейский.
Стояла ночь, небо было звездным. Пройс, который сопровождал его с того момента, как подошел к нему на борту парома в Треллеборге, казалось, был тоже несколько взволнован тем, что их ожидало. В темноте Валландер слышал его быстрое и неровное дыхание.
— Мы должны подождать, — шептал Пройс на своем малопонятном немецком. — Warten, warten.
Первые дни Валландер приходил в ярость оттого, что они приставили к нему проводника,
Но что-то все равно гнало его вперед; Пройс сидел рядом с ним на переднем сиденье и почти все время спал, а Валландер мчался на восток, следуя инструкциям, которые периодически давал Пройс, показывая дорогу и прокладывая маршрут по карте автомобильных дорог. Они ехали на восток через бывшую Восточную Германию, и к вечеру первого дня доехали до польской границы. У заброшенного хутора, примерно в пяти километрах от польского пограничного пункта, Валландер поставил машину в полуразрушенный сарай. Принявший их человек, тоже латыш в изгнании, говорил по-английски; он пообещал, что машина будет в целости и сохранности вплоть до самого возвращения Валландера. Затем они дождались вечера. Когда стемнело, они вместе с Пройсом стали медленно пробираться к границе сквозь густой еловый лес и перешли первую невидимую линию на пути к Риге. В маленьком заштатном городке, название которого Валландер не запомнил, их ждал простуженный человек по имени Янек со ржавым грузовиком, и началась тряска по польским дорогам. Валландер заразился от водителя, он мечтал о нормальной еде и душе, но везде в польской провинции ему предлагали только холодные свиные отбивные и неудобные раскладушки в промерзших домах. Ехали они страшно медленно, в основном передвигаясь по ночам или перед самым рассветом. Остальное время проходило в немом, затянувшемся ожидании. Он пытался понять меры предосторожности, предпринятые Пройсом. Что на самом деле могло им угрожать, пока они находились в Польше? Но никаких объяснений не получал. В первую ночь он различил в отдалении огни Варшавы, на следующую ночь Янек насмерть задавил оленя. Валландер пытался вычислить, на чем держится эта латышская дорога жизни и для чего нужна, помимо доставки растерянного шведского полицейского, решившего нелегально попасть на территорию Латвии. Но Пройс не понимал, что он говорил, а Янек, если не чихал и не сморкался, напевал английский шлягер времен войны. Когда они наконец доехали до литовской границы, Валландер начал ненавидеть «We'll meet again» и чувствовал, что с тем же успехом мог находиться где-нибудь в российской глубинке. А почему не в Чехословакии или не в Болгарии? Он совершенно перестал ориентироваться и с трудом мог определить, в какой стороне находится Швеция. С каждым километром, который отмерял едущий в неизвестность грузовик, безумие этой затеи делалось все более очевидным. По Литве они ехали на нескольких автобусах без рессор, и наконец через четыре дня после того, как Пройс подошел к нему на пароме, они оказались у самой латышской границы, в лесу, где сильно пахло смолой.
— Warten, — повторил Пройс.
И Валландер послушно сел на пень и принялся ждать. Он замерз, голова кружилась.
«Я приеду в Ригу совершенно больной и простуженный, — думал он в отчаянии. — Я совершаю самый глупый и бессмысленный в своей жизни поступок, заслуживающий не уважения, а издевательского хохота. На пеньке в литовском лесу сидит немолодой шведский полицейский, полностью потерявший рассудок и здравый смысл».
Но пути назад не было. Он понимал, что сам никогда не сможет выбраться обратно. Он целиком и полностью зависит от проклятого Пройса, которого сумасшедший Липпман подослал к нему в качестве проводника, а дорога ведет дальше, прочь от последних проблесков рассудка, — в Ригу.
На пароме, едва шведский берег эдак символически скрылся за горизонтом, Пройс вышел на контакт с Валландером в кафетерии и передал письмо от Липпмана. Комиссару, к собственному изумлению, опять предстояло сменить имя. Теперь он больше не был господином Экерсом, теперь его звали господин Хегель, господин Готфрид Хегель, немецкий коммивояжер, торгующий нотами и книгами по искусству. К его большому изумлению, этот Пройс как нечто само собой разумеющееся протянул ему немецкий паспорт, в который была вклеена его фотография с печатью. Он вспомнил, что эту фотографию несколько лет назад сделала Линда. Как Йозеф Липпман достал ее, представлялось неразрешимой загадкой. Но теперь Валландер стал господином Хегелем и в конце концов понял слова и жесты Пройса, настаивающего, чтобы комиссар на время отдал ему свой шведский паспорт. Валландер послушался, сознавая, что поступает как безумец.
С тех пор как он стал называться новым именем, прошло четверо суток. Пройс забрался на вывернутый корень дерева, Валландер едва различал его лицо в темноте. Был первый час ночи, и Валландер подумал, что заболеет воспалением легких, если еще посидит на холодном пне.
Внезапно Пройс поднял руку и стал настойчиво показывать на восток. На ветку дерева они повесили керосиновую лампу, чтобы Валландер совсем не потерял Пройса из виду. Комиссар встал и, прищурившись, стал смотреть в том направлении, куда указывал Пройс. Через несколько секунд он разглядел слабо мерцающий свет, как будто к ним приближался велосипедист, у которого динамо давало сбой. Пройс спрыгнул с выворотня и потушил керосиновую лампу.
— Gehen, — прошипел он. — Schnell, nun. Gehen! [10]
Ветки деревьев обламывались и хлестали Валландера по лицу. «Сейчас я перехожу последнюю границу, — подумал он. — Но моток колючей проволоки так и застрял у меня внутри».
Они вышли на просеку, широкую, словно улица. Пройс на какое-то мгновение задержал Валландера, внимательно прислушиваясь. Затем потащил его за собой через просеку, пока они опять не нырнули под защиту густого леса. Примерно через десять минут они вышли на грязную болотистую дорогу, где их ждала машина. Валландер различил в машине слабый огонек сигареты. Кто-то вышел из машины и шагнул ему навстречу, прикрывая ладонью карманный фонарик. И тут Валландер обнаружил, что перед ним стоит Инесе.
10
Идем. Быстрее, ну же. Идем! (нем.)
Он будет долго помнить, как безудержно обрадовался, увидев ее, — точно встретил доброго знакомого. Она улыбалась ему в слабом свете карманного фонарика, и он не нашелся, что сказать. На прощание Пройс протянул свою худую руку, и Валландер даже не успел сказать до свидания, как его провожатого опять поглотила тень.
— До Риги далеко, — сказала Инесе. — Нам надо ехать.
Они въехали в Ригу на рассвете. Время от времени они сворачивали с дороги, чтобы Инесе могла отдохнуть. В пути спустило заднее колесо, и Валландеру с большим трудом удалось сменить покрышку. Он предложил сесть за руль, но она только отрицательно покачала головой, ничего не объясняя.
Он сразу же понял: что-то случилось. В девушке появилась какая-то жесткость, замкнутость, явно вызванная не только усталостью и боязнью сбиться с пути. Валландер не был уверен, что она в состоянии ответить на его вопросы, поэтому сидел молча. Но он узнал, что Байба Лиепа ждет его и что Упитис по-прежнему находится в тюрьме. О признании Упитиса в убийстве майора Лиепы было напечатано в газетах. Но Валландер так и не понял, почему Инесе так напугана.
— На этот раз меня зовут Готфрид Хегель, — сказал он, когда они проехали два часа и остановились, чтобы долить бензин из резервной канистры, которую он достал из-под заднего сиденья машины.
— Я знаю, — ответила Инесе. — Не очень-то красивое имя.
— Скажи мне, почему я здесь, Инесе. Чем, по-вашему, я могу вам помочь?
Но ответа он не получил. Вместо этого она спросила его, не хочет ли он поесть, и протянула бутылку пива и два бутерброда с колбасой. Затем они поехали дальше. Один раз он задремал, но, испугавшись, что Инесе тоже может заснуть, тут же проснулся.
На рассвете они доехали до пригородов Риги. Валландер вспомнил, что наступает 21 марта, день рождения его сестры. Пытаясь свыкнуться со своим новым «я», он решил, что у Готфрида Хегеля много братьев и сестер, младшую из которых зовут Кристина. Он представил себе жену Хегеля, мужеподобную даму с пробивающимися усиками, и свое жилище в Швабии — красный кирпичный дом с ухоженным стандартным садом. История, которой снабдил его Йозеф Липпман как приложение к паспорту, полученному от Пройса, была крайне скудной. Он знал, что опытному следователю понадобится не больше минуты, чтобы разоблачить Готфрида Хегеля, признать паспорт фальшивым и потребовать назвать свое настоящее имя.