Исчезновение
Шрифт:
– Хватит трепаться, – сказал я и ушел в ванную.
Это был наш последний разговор.
2
Когда я брился, мне было слышно, как он ходил по комнате. Но потом, под душем, я уже не слышал ничего. Когда я вышел, его уже не было. Я завернулся в халат и заглянул в кухню. Никого. Выглянул в холл. Пусто. Только по черной лестнице спускался разносчик молока с бутылками в лотке.
– Эй, – окликнул я его, – не выходил отсюда только что парень?
Он оглянулся на меня
Они прозвучали, словно издалека. «Где-то за домом, у гаражей, или в аллее», – подумал я. Сначала два коротких, один за другим, выстрела, а потом звук клепального молотка. Пять или шесть ударов подряд. Сразу после этого взревел мотор отъезжающей машины.
Мальчишка-молочник захлопнул рот и бессмысленно уставился на меня своими огромными глазами. Затем он очень осторожно опустил бутылки на нижнюю ступеньку и прислонился к стене.
– Похоже на выстрелы, – сказал он.
Все это произошло в течение нескольких секунд, но, казалось, прошло не менее получаса. Я вернулся в квартиру, быстро оделся, разбросав все вещи по комнате, и выбежал в холл. Там, по-прежнему, никого не было. Где-то близко завыла сирена. Лысая голова с похмелья высунулась из соседней двери и засопела.
Я сбежал по лестнице.
В нижнем холле было два или три человека. Я выбежал наружу. Гаражи стояли в два ряда, разделенные зацементированной площадкой, и еще два в конце, так, чтобы осталось место для выезда на аллею. За три дома отсюда двое малышей перелезали через изгородь.
Ларри Батцел лежал лицом вниз, шляпа валялась в ярде от головы, одна рука, в которой был зажат большой черный автоматический пистолет, откинута в сторону. Его ноги были перекрещены, словно он перевернулся, когда упал. Кровь стекала по лицу, по светлым волосам, шея была тоже залита кровью. На цементном дворике образовалась кровавая лужа.
Двое полицейских с рациями, разносчик молока и человек в коричневом свитере и комбинезоне склонились над убитым. Человек в комбинезоне был нашим дворником.
Я подошел к ним в тот же момент, что и двое малышей из-за забора. Разносчик молока смотрел на меня со странным выражением.
– Парни, кто-нибудь из вас знает его? – спросил один из полицейских. – У него осталась лишь половина лица...
Дворник сказал:
– Он не живет здесь. Должно быть, просто посетитель. Из этих... из ранних посетителей.
– На нем вечерний костюм. Вы знаете свою ночлежку лучше, чем я, – сказал сурово полицейский. Он достал записную книжку.
Второй полицейский тоже выпрямился, покачал головой и пошел к дому, дворник последовал за ним.
Полицейский с записной книжкой ткнул в меня пальцем и грубо спросил:
– Ты был здесь сразу после этих двух. Тебе есть что добавить?
Я взглянул на разносчика молока. Ларри Батцелу уже нельзя ничем помочь, а человек должен заботиться о живых. В любом случае, эта история не для ушей полицейских ищеек.
– Я только услышал выстрелы и сразу же прибежал, – сказал я.
Полицейского вполне устроил такой ответ. Разносчик взглянул на хмурящееся небо и ничего не сказал.
Я вернулся к себе и, наконец, оделся как следует. Когда я взял свою шляпу со стола, под ней оказался розовый бутон и отрывок исписанной каракулями бумаги.
«Ты отличный парень, но я думаю, что должен идти туда один. Отдай розу Моне, если тебе когда-нибудь удастся увидеть ее. Ларри».
Я положил записку в бумажник и налил себе виски.
3
Около трех часов того же дня я стоял в вестибюле дома Уинслоу и ждал возвращения дворецкого. Целый день я избегал возможных убийц и старался не появляться у своего офиса и у дома. Встреча с ними была лишь вопросом времени, но я хотел сначала повидаться с генералом Дейдом Уинслоу, что было не так просто.
Все стены вокруг были увешаны картинами. В основном это были портреты. Обстановку дополняла пара статуй и почерневшие рыцарские доспехи на подставках темного дерева. Над огромным мраморным камином в стеклянном ящике – не то изрешеченные пулями, не то изъеденные молью – висели два перекрещенных знамени, а ниже – портрет худого мужчины с черной бородой и усами, одетого в форму времен мексиканской войны. Должно быть, это отец генерала Дейда Уинслоу. Сам генерал, хотя и немолодой, все же не мог быть таким старым.
Вернулся дворецкий и доложил, что генерал примет меня в зимнем саду. Мы вышли через стеклянную раздвижную дверь, прошли лужайку за домом и очутились перед большой теплицей, стоящей за гаражами. Дворецкий открыл дверь в небольшую комнатушку и, едва я вошел, запер ее. Внутри было довольно жарко. Потом он открыл следующую дверь, и тогда уж стало жарко по-настоящему.
Густой, горячий пар окутал меня. Со стен и потолка мерно стекали капли влаги. В тусклом освещении едва можно было разглядеть просветы в сплетении ветвей огромных тропических растений. Запах экзотических цветов был, пожалуй, сильнее алкогольных паров.
Дворецкий, худощавый прямой старик с седой головой, приподнял ветви, чтобы я мог пройти, и мы оказались на крошечной поляне посреди фантастического леса. Каменные плиты пола были застланы красным турецким ковром. В центре ковра в кресле-каталке сидел дряхлый старик.
На его лице, казалось, жили только глаза. Темные, глубоко посаженные, сверкающие, неуловимые глаза. Остальное: ввалившиеся виски, заострившийся нос, вывернутые наружу ушные раковины, рот, превратившийся в узкую белую щель – было похоже на посмертную маску. Несколько растрепанных жалких седых волосков украшали голый череп. Он был укутан изрядно потрепанным красным купальным халатом, а сверху теплым пледом.