Исчезнувший оазис
Шрифт:
— Между прочим, Гиргис болеет за «Замалек»!
Миг — и он исчез за воротами, помчался в оазис.
— Он что, сказал «Гиргис болеет за „Замалек“»? — потрясенно спросил один из братьев.
— Точно, так и сказал, — ответил второй с таким же ошарашенным видом.
— Значит, мы работали на «замалекави»?
Оба недоуменно переглянулись. Никого в мире братья не презирали сильнее (помимо папаши — того еще говнюка), чем фанатов «Замалека», сброд и сволочь. А теперь выяснилось, что они на него работали. Целых десять лет.
— Пошли отсюда.
— А Гиргис?
— С ним потом разберемся, в Каире. Проучим так, что вовек не забудет.
— Вот урод!
— Урод, точно!
Они нахмурили лбы и направились было к воротам, как вдруг один — тот, что с рваным ухом, — схватил другого за руку.
— Надо золотишко прихватить. Ну, знаешь, с того высоченного столба.
Он вытащил из кармана пружинный нож, выстрелил лезвием и подвигал им в воздухе, словно пилой.
— Оторвем кусок, потом продадим в Хан-эль-Халили.
— А что, мысль, — согласился второй.
— Купим что-нибудь матушке.
— Откроем еще один киоск с торли.
— Должны же мы что-то с этого получить.
Площадь тряхнуло от очередного удара. Близнецы ненадолго задумались, затем дружно кивнули и затрусили к храму, болтая о золоте, торли и том, что неплохо бы запихнуть всех фанатов «Замалека» в тот стеклянный ящик и посмотреть, как они будут жариться.
— Что, черт возьми, произошло? — пролепетала Фрея, когда они выбежали за ворота и понеслись по тесной поляне к лестнице.
— Я им объяснил, что болею за «Красных Дьяволов».
— Что?!
— Это долгая песня. Если вернемся в Каир, я их обязательно разыщу, заставлю ответить за то, что они сделали с Мажди в музее, но сейчас надо поскорее отсюда убраться. Давай!
Они понеслись по ступенькам, перепрыгивая через две зараз; а когда спуск закончился, побежали между деревьев, то и дело спотыкаясь о выбоины мостовой и торчащие края плит. Сзади с пугающей равномерностью неслись удары, похожие на стук сердца, от которых содрогался весь оазис — словно сами горы дрожали от этих звуков.
— Ты что-то говорил про крокодила… — напомнила запыхавшаяся Фрея, которая по-прежнему старалась не отставать. — И про змею.
— В текстах сказано про два проклятия, — ответил Флин, перепрыгивая через толстенный корень, проросший между плит мостовой. — «Да сокрушит лиходеев пасть Себека, и да поглотит утроба змея Апопа».
— И что это значит?
— Понятия не имею. Догоняй!
Ущелье сужалось. Вдоль аллеи с обеих сторон замелькали обелиски и сфинксы. «Пульс» Бен-бена бился часто и неумолимо, и все остальные звуки стихли: смолкли галдевшие прежде птицы, исчезло стрекотание и жужжание насекомых. Внезапно опустевшая долина словно вымерла, только пара стервятников по-прежнему кружила в вышине. Не только Фрея, но и Флин обратил на это внимание: он перешел на шаг, потом вдруг застыл, оглядел горы, деревья и помчался еще быстрее. Казалось, исчезновение живности напугало его чуть ли не больше грохота Бен-бена.
— Похоже, люди Молли тоже исчезли, — крикнула Фрея вдогонку. Она всю дорогу озиралась по сторонам и не заметила в подлеске ни одного темного силуэта, которые то и дело встречала по дороге наверх. В девушке поселилась надежда, что им удастся незаметно проникнуть в туннель и выбраться из оазиса.
— Они, наверное, все…
Броди встал как вкопанный. Слева от него вздымалась огромная финиковая пальма, справа — гранитная рука статуи, а между ними, посреди мощеной дороги, стоял наемник в бронежилете и камуфляжных штанах, заправленных в ботинки. Он целился точно в них из пистолета-пулемета «Хеклер и Кох». Из-за пальмы показался его напарник, тоже при оружии. Флин безмолвно взял Фрею за руку, и в тот же миг долина снова вздрогнула.
Молли Кирнан с детства любила салюты — каждый год, в День независимости, вся ее семья любовалась искрящимися цветными брызгами в ночном небе маленького городка Норт-Платт, что в Небраске. Повзрослев, Молли видела фейерверки побольше и по-масштабнее (особенно впечатляли те, что устраивали в Египте у пирамид, в честь празднования Дня нации), но ни один не шел в сравнение со зрелищем внутри стеклянной камеры.
Каждый гулкий, тяжелый удар Бен-бена сопровождался ослепительной вспышкой. За последние двадцать минут удары участились, и вспышки делались все ярче и интенсивнее. Спустя некоторое время Медоуз настоял, чтобы все надели антирадиационные очки, несмотря на экранированное свинцом стекло камеры. Камень стал порождать цветовые эффекты — сначала в виде слабых, едва заметных, мерцающих точек красного, синего, серебристого и зеленого цветов, которые вспыхивали и мгновенно гасли в темной толще глыбы. По мере того как удары учащались, игра цвета становилась все интереснее и продолжительнее. Точки превратились всполохи, а те — в вихри, и, наконец, весь камень запылал сияющим радужным калейдоскопом, а с его поверхности заструилась, как пар, густая аура насыщенного золотого цвета.
— Какая красота! — воскликнула Кирнан, хлопая от восторга в ладоши. — Боже, ничего прекраснее в жизни не видела! Что скажете? Разве я не права? Что может с этим сравниться?
Никто ей не ответил — все безмолвно наблюдали происходящее за стеклом. Принтеры и динамики молчали — электроника давно выгорела.
— Нам ничего не грозит? — снова и снова спрашивал Гиргис. Вид у него стал зловещим, как никогда: в блестящей резиновой маске-очках, тонкогубый, с зализанными волосами, он еще больше походил на рептилию. — Вы уверены, что стекло выдержит? Я не хочу кончить, как он!
Это относилось к Усману, точнее, к его останкам. Каждая вспышка света сжигала труп слой за слоем, обдирая. как луковицу, пока он не превратился в выбеленный скелету основания Бен-бена. Как ни странно, вперемешку с костями лежали целехонькие туфли, очки, носки и остальная одежда.
— Мы в полной безопасности, мистер Гиргис, — заверил Медоуз. — Еще раз повторяю: стекло непроницаемо. Все, что происходит внутри зоны наблюдения, там и останется. Ничто вредоносное сюда не проникнет.
Однако по мере того, как реакция внутри камня набирала обороты, даже доктор Медоуз засомневался в своих заверениях. Он нервно расхаживал взад-вперед, скреб лысину и тревожно перешептывался с коллегами, которые открыто задавались вопросом, к чему все идет, и готовы были признать, что недооценили явление, с которым столкнулись.
Одна Кирнан продолжала восторгаться фейерверком. Она стояла у самой стенки куба, сияла и хлопала в ладоши, как школьница, то и дело трогая стекло пальцем — словно затем, чтобы убедить себя в реальности происходящего.