Исчезнувший принц
Шрифт:
— Стефан Лористан всегда был и всегда останется шпионом и искателем приключений. Мы-то его знаем. И полиции в любой столице Европы он известен как бродяга и проходимец, а не только как шпион. И тем не менее, несмотря на весь его ум, у него, по-видимому, нет денег. Что интересно он сделал со взяткой, которую ему дал Маранбвич за то, чтобы он выдал тайну старой крепости? А мальчик об этом даже не подозревает. Наверное, он и правда ничего не знает. А может быть, это правда, что с ним очень плохо обращаются и подвергают порке с самого младенчества и поэтому он боится заговорить. У него какой-то по-коровьи
Она хорошо это сказала, с таким внезапным и горячим возмущением, и при этом не глядя на Марко. Она говорила резко и вспыльчиво, как человек, не могущий сдержать благородного негодования. Таков был расчет: если Марко чувствителен ко всему, что говорят об его отце, то, конечно, юношеское лицо немедленно выразит его чувства, даже если он смолчит, а также выяснится, знает ли он русский язык, что прекрасной особе и мужчине очень надо было узнать.
Но бесстрастное лицо Марко ее разочаровало. На нем ничего не отразилось, он не вспыхнул, не побледнел. Он выслушал то, что она сказала, с видимым безразличием, холодно и вежливо. Пусть, мол, говорят, что им вздумается.
Мужчина затеребил свою остроконечную бороду и пожал плечами.
— У нас внизу есть удобный маленький винный погребок. Тебе придется туда отправиться и посидеть там немного, если не захочешь ответить мне на кое-какие вопросы. Ты полагаешь, что в лондонском доме, на лондонской улице, по которой постоянно прохаживается полицейский, с тобой ничего не может случиться? Ты ошибаешься. Если даже ты будешь орать во все горло, люди подумают, что какой-нибудь малец получает заслуженную порку. Ты можешь орать сколько твоей душе угодно в темном маленьком погребе, и тебя никто никогда не услышит. Мы сняли этот дом всего три месяца назад и уедем сегодня вечером, никого не поставив в известность. Если мы запрем тебя внизу, ты просидишь там до тех пор, пока кто-нибудь из соседей не заметит, что дом необитаем, и не известит об этом хозяина — и мало кто об этом побеспокоится. Итак, ты приехал из Москвы?
— Я ничего не знаю, — сказал Марко.
— Ну что ж, придется тебе просидеть в уютном погребе неопределенно долгое время, прежде чем тебя найдут, — совершенно невозмутимо продолжал бородатый. — Ты помнишь тех крестьян, что приходили к твоему отцу за два дня до вашего отъезда?
— Я ничего не знаю, — повторил Марко.
— Когда узнают, что в доме никто не живет и сюда не придут убедиться в этом факте, ты, наверное, так ослабеешь, что не сможешь позвать на помощь. Вы поехали из Вены в Будапешт и оставались там около трех месяцев? — продолжал допрашивать инквизитор.
— Я ничего не знаю, — отвечал Марко.
— Но тебя очень жалко отправлять в погреб, — заметила прекрасная особа, — ты мне нравишься. Не ходи туда.
— Я ничего не знаю, — опять сказал Марко, но его глаза, столь похожие на глаза Лористана, так на нее посмотрели, что она смутилась.
— Не думаю, что с тобой когда-нибудь плохо обращались, когда-нибудь били, тебе будет тяжело сидеть в темном душном
Марко снова промолчал, но посмотрел на нее так гордо, словно юноша из благородной семьи.
Он знал, что бородатый действительно исполнит свою угрозу, что кричать оттуда, из погреба, будет бесполезно. Если они уедут, то неизвестно, сколько пройдет дней, прежде чем соседние жители убедятся, что дом пуст. А в промежутке ни отец, ни Лазарь, ни Рэт не будут иметь ни малейшей возможности выяснить, где он находится. И он будет сидеть в одиночестве в темном, мрачном подвале. Марко понятия не имел, что ему делать, но он знал, что молчать необходимо.
— Там темно, ни зги не видно. Ты можешь горло надорвать крича, никто тебя не услышит. Так приходили к твоему отцу в полночь, в Вене, какие-то люди?
— Я ничего не знаю.
— Он ничего не скажет, — подала голос прекрасная особа, — и мне жаль этого мальчика.
— Но он сможет кое-что рассказать, посидев несколько часов в темном подвале, — ответил человек с бородой, — пойдем со мной.
Он положил мощную руку Марко на плечо и толкнул его впереди себя. Марко не сопротивлялся. Он помнил, что говорил отец об игре, которая внезапно перестает быть игрой. Да, теперь игра была окончена, но он гордился тем, что совсем не чувствует страха.
Его повели по холлу в конец дома и вниз по каменным ступенькам в подвал. Затем он прошел по узкому, слабо освещенному коридору к слегка приотворенной двери. Его спутник открыл ее пошире, и Марко увидел винный погреб, где стояла такая кромешная мгла, что только едва виднелись полки, расположенные у самого входа. Да, это была мрачная, темная нора, все, как говорил мужчина. Его враг втолкнул его в погреб, и он оказался посреди непроглядной, как черный бархат, тьмы. Его тюремщик запер за собой дверь.
— Крестьяне, которые приходили к твоему отцу в Москве, говорили по-самавийски? Это были высокие, сильные люди. Ты их помнишь? — спросил он из-за двери.
— Я ничего не знаю, — был прежний ответ.
— Ты молодой идиот, — ответил голос. — Отец сильно встревожится, когда ты не вернешься домой. Я, если смогу, еще навещу тебя через пару часов, но я получил тревожные новости, так что, возможно, нам придется спешно уехать и у меня может не хватить времени, чтобы навестить тебя еще разок.
Марко молча прислонился к стене. Несколько секунд стояла тишина, затем он услышал звук удаляющихся шагов.
Когда он затих, воцарилась абсолютная тишина, и Марко тяжело вздохнул. Как бы ни невероятно это могло показаться, но он испытал почти облегчение. В водовороте чувств и мыслей, которые нахлынули на него там, наверху, когда он вдруг оказался лицом к лицу с необычной, неожиданной ситуацией, было трудно разобраться. Он с трудом верил в то, что видел и слышал. Всего за несколько минут его новая знакомая из приятной, милой женщины, исполненной к нему чувства благодарности, вдруг превратилась в хитрое, лукавое существо, чья любовь к Самавии не что иное, как заговор, направленный против его отца.