Ищи горы
Шрифт:
Лахицин выпрямился во весь свой немалый рост… он был выше Марана, даже чуть выше Дана… глаза его сверкнули, он сказал высокомерно:
— Уж не трусишь ли ты, охотник?
Маран ответил ему почти так же надменно:
— Я с радостью разделю со своими соотечественниками все опасности этого похода, но я не привык делить чужую славу.
— Сын твоего отца…
— Сын моего отца, — смело прервал его Маран, — приемлет только почести, заслуженные собственной рукой и собственной кровью.
Минуту Лахицин пристально смотрел на него. Маран не отвел глаз. Наконец кехс улыбнулся.
— Я доволен тобой. Ты истинный сын лахина. Как зовут тебя?
— Маран.
— Это имя больше подходит горцу, нежели уроженцу Лаха. Но не в имени честь воина. Любое звучит хорошо,
— Ты слишком рисковал, — заметил Дан, когда они отошли от шатра кехса на безопасное расстояние.
— Кто не рискует, тому при жизни может достаться молчание, а после смерти шум и смех, — возразил ему Поэт. — Но ты ошибся в выборе пути, Маран. Какая жалость, что закрыли императорский театр. Ты был бы первым кандидатом в актеры на роли древних героев.
— Молчи, дерзкий! Как ты смеешь разговаривать в неподобающем тоне с гражданином Лаха?
— Погляди на него, Дан! Он решил выбиться в Первые Лахины. Карьерист. Учти, перед тем ты должен стать полководцем, покорить несколько стран и одержать множество побед в сражениях.
— Пустяки. Разве во мне не течет кровь храброго Чицина?.. Что ты приуныл, Дан? Дело сделано.
Дело сделано? Да, сделано, но как еще все обернется? Вариант с сыном Чицина был запасным, точнее, дополнительным, Железный Тигран считал его применение рискованным — мало ли что? Могли найтись неучтенные свидетели, уцелевшие родичи… Племя сына Чицина погибло до последнего человека при чудовищном землетрясении позапрошлого года, когда сдвинулся с места и наполовину перестал существовать целый хребет, южный край горной страны, которую ее обитатели называли Небесными Ступенями. Пока в живых не значилось никого — ну а вдруг?.. А почему Железный Тигран отдал этот вариант Марану, а не ему, Дану? Он похож на лахина не меньше, чем Маран. Почему? Формально в их миссии главным числился Дан, но с первых же шагов на Перицене Маран захватил лидерство. Вряд ли в этом была хоть какая-то преднамеренность, просто там, где Дан задумывался, Маран тут же находил ответ, его реакция на без конца менявшиеся условия оказывалась молниеносной, он не терялся нигде и не перед кем, а Дан — Дан все время опаздывал. Может, это и не бросалось бы в глаза, будь с ним рядом кто-то другой, но в сравнении с Мараном… Интересно, догадывался ли о таком повороте Железный Тигран? Или он его и вовсе предвидел? Во всяком случае, роль сына Чицина он предоставил Марану… и пожалуйста, дебют оказался успешным. Сумел ли бы он, Дан, так удачно справиться с предложенными обстоятельствами? Он был достаточно честен, чтобы ответить себе: нет. И вообще… Если быть откровенным до конца… с самим-то собой можно быть откровенным?.. он не нужен Марану, тот выполнит любое задание и без него, какой от него прок, он тугодум и размазня…
— Скажи, сын Чицина, — проговорил Поэт нараспев, — чего лахины, покорители мира, ищут в этой мертвой пустыне?
— Много хочешь знать, дерзкий, — ответил Маран надменно. — Пути лахинов это пути богов, не жалким смертным судить о них.
Поэт расхохотался. Дан посмотрел на него с изумлением — в голосе Марана прозвучала такая убежденность, на секунду Дан поверил, что ему известна тайна похода лахинов…
Тишина была абсолютной. Дан вслушивался в нее, как никогда в жизни, чутко, вздрагивая от каждого почти неощутимого шороха… нет, он прекрасно понимал, что на таком расстоянии не расслышит и крика, и все-таки непроизвольно слушал, слушал…
Поэт откинул край шкуры, в которую был закутан.
— Удивительно, Дан, — сказал он задумчиво, — насколько все же непредсказуем человек. Я знаю Дора целую жизнь и думал, что узнал его лучше, чем самого себя. И что же? Дор, который за всю жизнь не имел и трех женщин, Дор, который презирал всех, кто на его взгляд чрезмерно увлекался женским полом, Дор, который в юности ревновал и меня, и Марана к каждой из наших возлюбленных, считая, что время, отнятое ими, украдено у дружбы… и этот Дор вдруг влюблен и женат. За все это тяжелое время я видел его три раза, во время прощального ужина
— Как раз с такими людьми и происходят подобные вещи, — сказал Дан нетерпеливо. — Откровенно говоря, сейчас меня волнует совсем другое.
— Не беспокойся. Маран вернется целым и невредимым.
— Если бы! — пробормотал Дан.
— Маран вернется целым и невредимым, — повторил Поэт.
— Не уверен.
— Полно, Дан. Чтобы Маран дал себя перехитрить каким-то жалким дикарям… Не забудь, он ходил в разведку на Большой войне.
— На Большой войне пленных не ели.
— Но там стреляли. Из орудий и автоматов. А у этих дикарей нет даже луков и стрел, одни копья и ножи, да и то костяные.
— Этого вполне достаточно, чтобы убить. И вообще, всякое возможно, война есть война.
— Глубокая мысль, — ответил Поэт насмешливо. — Но Маран рожден для войны.
— Вряд ли он поблагодарит тебя за такой комплимент, — усмехнулся Дан.
— Поблагодарит или нет, это истина. В этом его преимущество и его трагедия. Трагедия в том, что обладая качествами великого воина, он ненавидит войну. Преимущество… Войны, Дан, бывают разные, не всегда они выносятся на поле боя. Знаешь, после Большого собрания… это было настоящее сражение, не так ли?
— Проигранное сражение.
— Неважно. Я написал балладу, позднее, когда вас уже не было в Бакнии.
— Споешь?
— Без ситы? Без ситы не могу. Потом, когда вернемся в Бакнию.
Если это случится, хотел было сказать Дан, но не сказал… впрочем, Поэта это не касалось, он мог вернуться хоть завтра, вряд ли нынешние правители попытались бы его возвращению воспрепятствовать, осенний переворот показал, что значат в Бакнии его имя и слово. Собственно, говорить о возвращении как таковом не стоило, ибо никто его не высылал, как и раньше не арестовывал, не осмелились, а может, не сочли настолько опасным, чтобы пойти на риск вызвать взрыв всеобщего негодования… Позднее, в Дернии, когда зашел разговор на эту тему, Маран сказал: «Я был уверен, что его не тронут, Лайва не идиот, чтобы поднять на него руку, во всяком случае, столь откровенно»… И Поэта действительно не тронули. Иное дело — Маран… Да, Марана они боялись больше. И, пожалуй, справедливо. Судя по перипетиям тех безумных дней… Поэты могут подвигнуть людей на бунт и даже возглавить его, но чтобы привести бунтарей к победе, нужно нечто иное… То, что Поэту свойственно не было, но чем сполна обладал Маран… И однако взять власть это лишь первый шаг, удержать ее куда сложнее… Если такое вообще возможно: удержать власть, основанную на насилии, от этого насилия отказавшись… Нет, был, наверно, способ, но… Но его Маран уже не знал…
Невольно Дан стал вновь перебирать в памяти события теперь уже почти полугодовой давности. Вспоминая, он через свой собственный поступок всякий раз старался перескочить, не потому, что жалел о нем, нет, повторись та ситуация сто раз, тысячу, он точно так же остался бы рядом с Мараном перед лицом какой угодно опасности, не жалел, но его мучила какая-то ненастоящесть, невсамделишность его порыва… да, в ту минуту он верил, что может погибнуть, но, остыв, стал понимать, что вероятность этого была достаточно мала, разве что его убили бы на месте, в противном случае, его, конечно, выручили бы, вытащили, спасли, хотел бы он того или нет… осознание истинного положения дел заставило его даже стыдиться своего жеста, который теперь уже казался ему театральщиной, было даже слегка неловко перед Мараном и Поэтом… хотя, по всей видимости, он терзался зря, кажется, его поведение было принято, как вполне естественное, так же, как они поняли и приняли поведение друг друга… И в конце концов, Поэта ведь тоже «обошли вниманием»… Когда в пустой бар, где они в полном молчании, занятые каждый своими мыслями, сидели, вошли, а вернее, ворвались вооруженные охранники в ярко-зеленых комбинезонах, Маран сразу поднялся, встали и они с Поэтом, но на Дана никто даже не взглянул, а Поэта, который порывался идти с Мараном, попросту отстранили, и руководивший операцией штатский бросил с иронической улыбкой: