Ищи горы
Шрифт:
Дан задумался, припоминая свои исторические изыскания. Бесчеловечные правления не столь уж далеких времен, голод, мор… ну и людоедство, было, было, каких-нибудь пару сот лет назад, и не на голой скале… Он не стал рассказывать об этом Марану, постыдился…
— Пойдем дальше?
Дальше их ожидало неприятное открытие, километрах в трех они наткнулись на новую цепь воинов, за которую их не пропустили — без всяких объяснений, загородили дорогу, и все. Свернув направо, они некоторое время шли вдоль цепи. Воины стояли близко друг от друга, контролируя все окружающее пространство, проскочить на ту сторону нечего было и думать.
— Может, ночью? — сказал Дан полувопросительно.
Маран не ответил. Проследив за его взглядом, Дан увидел за оцеплением, метрах в тридцати,
— Охотники! Подойдите к кехсам. Вас хочет видеть близ себя доблестный Лахицин.
— Вот это повезло, — шепнул Дан.
— Еще неизвестно, — возразил Маран, но пройдя между расступившимися воинами, зашагал к группе, окружавшей полководца. Дан последовал за ним.
— Победоносный Деци, — заговорил Лахицин, когда они приблизились к кругу кехсов. — Вот человек, которому мои воины и я обязаны удачной атакой. Я поручил ему разведать подступы к сердцу пустыни. О том, как он с этим справился, лучше всего судить по легкости, с какой мой кехсун выполнил свою задачу, понеся втрое меньше потерь, чем остальные. Я уже не говорю о том, что он вынес на себе раненого напарника, Рекуна, одного из лучших моих девятников.
— Этот? — спросил Деци, не поворачивая головы. — Кто такой? Не воин?
— Охотник.
— Горец?
— Из горцев, полководец. Но по рождению лахин. Это сын Чицина.
— Сын Чицина и горянки? Я что-то слышал об этом. — Он повернулся к Марану. — С Чицином мы начинали вместе. Он был славным воином. Не погибни он так рано, сейчас его голову украшал бы обруч полководца, — он коснулся гладкого золотого обруча, охватывавшего его лоб. — Говорили, что где-то в Небесных Ступенях у него остался сын.
Дан поежился. Разрабатывая эту версию… ох недаром Железный Тигран дал согласие с явной неохотой!.. они никак не могли предположить, что на планете, где отсутствовали практически все виды связи, кроме разве что почтовой, да и то в зачаточном виде, письма развозились гонцами, что в подобных условиях маловажный слух о рождении ребенка у какого-то кехса… восемьдесят один кехсун был только в постоянном войске Лаха, во время больших войн это число утраивалось за счет набора обученных начаткам военного дела добровольцев… столь ничтожный слух мог донестись от колонии до метрополии, за сотни километров. А что, если у Деци есть сведения о гибели сына Чицина? Но Деци не стал развивать тему, он испытующе оглядел Марана и спросил:
— Это ты обнаружил проходы на закатной стороне?
Маран утвердительно наклонил голову.
— Я слышал, что у горцев есть особое чутье, благодаря которому они находят всякие лазы, входы в пещеры, горные перевалы. Это так?
— Да, полководец, — смело ответил Маран.
— Как, кровь Чицина не приглушила в тебе это свойство?
— Надеюсь, что нет.
— Оно может нам понадобиться. Будь наготове.
По дороге к месту привала Дан с беспокойством сказал:
— Чего им еще от тебя надо? Неужели они собираются двигаться дальше? Хотят завоевать всю пустыню, что ли?
Маран покачал головой.
— Мне кажется, слова Деци имеют прямое отношение к тайне пустыни и тайне этого похода.
— Почему ты так решил?
— Ты забыл о чутье, — усмехнулся Маран.
— О чутье горца?
— Нет, о чутье начальника спецотдела Охраны.
— Внутренней Охраны Государства Бакния, — пробормотал Дан.
— Именно. С планеты Торена, четвертой Беты… ну и так далее.
— Сумасшедший, — сказал Маран, поднимая голову от сложенных шалашиком обломков «соломинок для коктейля», из которых собирался развести костер, «соломинки» неплохо горели, давая сухой ровный жар. — Псих! Бабник несчастный!
— Нельзя же было допустить, чтобы девчонку съели у нас на глазах, — попробовал вступиться Дан.
— А так ее не съедят? Что он будет с ней делать? Повезет
— Да что она может съесть?!
— Неважно. Как бы мало она не съела, съеденное будет отнято у лахинов. Их позиция такова и в ближайшее время вряд ли изменится.
— Можно отпустить ее.
— Куда? Ее племя наполовину погибло, наполовину в плену. Чужие ее не примут, разве что в качестве свежего блюда. Можно подумать, вам неизвестны их милые нравы. Я посмотрю, как вы оба будете выглядеть, когда вам прикажут вернуть ее в загон.
— Да не мог я, не мог, понимаешь, ты?! — заорал вдруг молчавший до того Поэт. — Не мог позволить расправиться с ней у меня на глазах!
Маран махнул рукой и вернулся к своему прерванному занятию.
Юная дикарка, ставшая невольной причиной распри, сжалась в комочек за полотнищем шатра… при долгих привалах шатры разбивались для всех, охотников в том числе… Она была прелестна. Что и говорить, гуманистический порыв Поэта имел и иные корни. Надо же, стоило им сделать одну вылазку без Марана… Все эти дни Дан уклонялся… ни Лахицин, ни Деци не давали о себе знать, и они были предоставлены самим себе, точнее, своему обычному занятию — охоте, которая с каждым днем становилась все трудней и малопродуктивней, приходилось забираться дальше в пустыню, брать с собой воинов для прикрытия, и все равно дичи попадалось меньше и меньше, участники похода довольствовались, в основном, скромными порциями муки. Вне охотничьих экспедиций они занимались… должны были заниматься!.. своим прямым делом, если говорить правду, Дан не просто уклонялся, а постыдно уклонялся от наблюдений за дикарями, Маран один просиживал у загонов, стоически передавая на станцию все, что в них творилось. Но сегодня Маран «забастовал» — заявил, что ему надо подумать, растянулся во весь рост на песке, заложив руки за голову, и Дан решил отправиться к загонам самому. После некоторого колебания Поэт согласился составить ему компанию. С неизъяснимым облегчением Дан увидел, что от тел остались только кости, обглоданные до такой идеальной чистоты, что больше напоминали учебные пособия в анатомическом театре, нежели человеческие останки. Понаблюдав за дикарями около получаса… наблюдения эти не вызывали подозрений, так как около загона собралось немало воинов, за неимением других занятий и зрелищ глазевших на злополучных пленников… понаблюдав, Дан почувствовал в себе зарождающееся неопределенное ощущение некоей несоразмерности. Он попробовал уточнить это чувство, не смог, потом его осенило: слишком они были разные, эти дикари. Биолог догадался бы с первого взгляда, но и ему понадобилось не так уж много времени, чтобы понять. Слишком они были разные, большей частью кривоногие, с отвислыми треугольными животами, деформированными туловищами, странными чертами лица… нет, то не были черты первобытных людей, Дан хорошо помнил школьные уроки, никаких надглазничных валиков или скошенных подбородков… хотя какие валики?.. это же у неандертальцев, а разве на Земле неандертальцы соседствовали с кроманьонцами?.. забыл, прах их побери!.. К тому же дикари были совершенно безволосы, не только тело и лицо, даже на голове у них росли лишь редкие пучки, брови и ресницы тоже не отличались густотой. Какое-то все кривое, косое — ощущение… чего? Вырождения? Вот-вот, это слово пристало сразу. И рядом с такими выродками прекрасные образцы человеческой породы — вроде лахинов, которые, бесспорно, были красивым народом, или горцев… вообще гуманоиды Перицены были красивы в земном понимании этого слова, и тут, среди настоящих уродцев, ковылявших по загону, попадались высокие стройные мужчины и женщины. Тогда-то Дан и выделил эту молоденькую дикарку лет… Пятнадцати? Шестнадцати? Чуть выше среднего роста, тоненькая, узкобедрая и длинноногая, как подросток, с маленькими твердыми грудями, она особенно привлекала взор длинными пушистыми темно-каштановыми волосами, ниспадавшими до бедер. Поэт, видимо, перехватил его взгляд и подтолкнул в бок локтем.