Ищи горы
Шрифт:
— Я всегда мечтал побывать в великом государстве Лах, — он постарался вложить в свой ответ максимум искренности.
— В Лах нелегко попасть, но уехать из Лаха еще трудней.
— Разве есть люди, желающие покинуть Лах? — спросил Маран удивленно.
— Каждый человек стремится к себе на родину, хороша она или плоха.
Реплика Лахицина была неожиданной, за прошедшие месяцы и Дан, и Маран привыкли к безудержному восхвалению лахинами своего отечества, как-то само собой разумелось, что все люди и народы должны тяготеть к Лаху. Пытался ли Лахицин определить меру их искренности или просто высказал, что думал?
— А что такое родина, кехс? — сказал Маран задумчиво. — Земля? Камни? Родное племя? Отец и мать? Любимая? Или просто незнакомые люди, которые говорят с тобой на одном языке?
— Все это и многое другое. Книги, на этом языке написанные. Храмы, этими людьми построенные. Боги, которым молятся в этих храмах.
— Народ моей матери не пишет книг, кехс. Он не строит храмов. Богов, которым молится, он носит в сердце. Наши отцы и матери умерли. Наши возлюбленные, все наше племя, наши друзья и родные погибли при передвижке скал, мы с Даном уцелели только потому, что охотились в отдаленных лесах. Мы скитались от очага к очагу, нигде не задерживаясь, ведь сыну лахина и внуку вождя трудно быть простым охотником, а иначе невозможно, потому что в каждом племени свои вожди. Нас немногое удерживает на родине. Разве что камни, на которые мы карабкались в детстве.
— Не отзывайся о камнях пренебрежительно, сын Чицина. Камни родины больше, чем просто камни. Ты молод, и тебе еще неведомо, что через двадцать лет все соблазны огромного мира будут значить в твоих глазах меньше самого малого из этих камней.
Маран ответил не сразу, а когда ответил, Дан поразился теплоте его голоса.
— Я знал, что лахины мудры, кехс. Но я не знал, что они еще и добры.
— Не всегда. Деци не сказал бы вам того, что говорю я… Возможно, поэтому и он полководец, а я всего лишь кехс. Но пока еще есть время, подумайте.
— Мы благодарим тебя за предоставленный выбор. И все-таки, кехс, мы молоды, и тоска старости не заслоняет нам молодой жажды неизведанного.
Пауза.
— Ну что ж, — сказал наконец Лахицин. — Мы оба высказались и, будем считать, поняли друг друга. Так, Маран?
— Так, кехс.
— Подождите меня здесь. — Лахицин вошел в шатер, оставив их одних.
Маран улыбнулся.
— Ну как, Дан?
— Неплохо. Убедительно и психологически точно. Отличная работа, как сказал бы Железный Тигран.
Маран досадливо поморщился.
— Я не о том. Как тебе старик?
— Старик?
— Кехс. В нем есть то, что я больше всего люблю в людях. Мудрость, чувство чести и внутренняя сила. Что ты так смотришь? Ты иного мнения?
— Я просто задумался над твоим набором качеств. По-моему, тут чего-то не хватает.
— Чего?
— Возможно, доброты.
— Мудрые и сильные люди обычно добры, Дан. К тем, кто этого заслуживает. Но ты не сказал, что думаешь о Лахицине.
— Ты заметил, что он в первый раз назвал тебя по имени?
— Заметил.
— Как по-твоему, почему?
— Почему? Ну… Либо ему не понравились мои слова, и он счел меня недостойным чести именоваться сыном Чицина, либо, наоборот, понравились, и он увидел во мне самостоятельную личность.
— Скорее второе.
— Увидим. Но я так и не узнал твоего мнения о кехсе. Боюсь, что ты недооценил его, Дан. Он сказал совершенно замечательную фразу — о книгах, храмах и вере.
— Богах.
— Боги это внешнее. Не знаю, как земная история, Дан, но история Торены — это непрерывная смена народов. Не всех. Большинство древних народов исчезло, на смену им пришли более молодые, но есть и такие, которые возникли тысячелетия назад и существуют до сих пор. Я нередко задумывался над этим. Что хранит их в пути?
— Многое.
— Но среди многого таится главное, не так ли? Сохраняет себя тот народ, который сохраняет свою душу. А что есть душа, если не вера… не обязательно в бога… не язык и не книги, в которых хранятся язык и вера. Не так?
Дан пожал плечами. В отличие от Марана он никогда не задумывался над подобными вещами. Конечно, и на Земле есть народы древние и молодые, одни существуют и процветают, другие теряют жизненную силу и сходят с исторической арены, и процесс этот продолжается чуть ли не по сей день, нации, пару веков назад слывшие великими, прозябают на задворках истории, то, что сто лет назад казалось незыблемым, рухнуло, забылись еще недавно владевшие умами религии… Но волнует ли это кого-нибудь? Наверно, волнует, однако сам он…
Из замешательства его вывело появление Лахицина. Кехс вышел из шатра в плаще, с мечом на перевязи и, кликнув свой конвой — одну из девяток кехсуна, сказал:
— Пойдемте. Деци ждет нас.
Большой шатер Деци, окруженный шатрами поменьше, где разместились вестники, советники, воины кехсуна, приданного полководцу в качестве личной охраны и резерва, расположился примерно в километре от стоянки Лахицина.
Кехс вошел в шатер один, предложив своим спутникам подождать в почтительном отдалении. Его не было довольно долго, ночь выдалась холодная, и Дан изрядно продрог.
— Что он делает столько времени? — проворчал он недовольно.
— Утрясает вопрос о твоем участии в экспедиции.
— Думаешь, он взял эту миссию на себя?
— Думаю.
— С какой стати?
— Кехс не из тех, кто перекладывает ответственность на чужие плечи.
— Никто не возлагал на него ответственности.
— Он сам ее на себя возложил, приведя тебя сюда. Он ничего не делает наполовину. Приняв решение, он его отстаивает. Если он взялся оказывать кому-то поддержку, он оказывает ее до конца.