Исчисление ангелов
Шрифт:
8
Дитя Тени
Их бросили в яму глубиной, наверное, футов десять, прямоугольную, как и все строения белых, вырытую в рыхлой почве долины и выложенную изнутри черными камнями. Сверху яму закрыли решеткой, сделанной из срубленного подроста, связанного крест-накрест проволокой. Красные Мокасины подумал, что если им удастся добраться до этой крышки, то разломать ее голыми руками и выбраться наружу не составит особого труда. Но яма была глубокой, даже Таг – самый высокий из них – не мог достать до ее края. Это возможно было бы сделать,
Так они и лежали на дне вонючей ямы, уставшие, избитые, и шептались, обсуждая разные варианты побега.
– Очень странно судьба распорядилась, – сказал Красные Мокасины, обращаясь к Нейрну, – чтобы умереть, мне потребовалось отправиться в такое длительное путешествие. С таким же успехом я мог бы скончаться и в плену у чикасо или шауано.
Нейрн сухо рассмеялся:
– Твой народ много говорит о разных чудесных способах побега из плена.
Красные Мокасины кивнул:
– Да, говорит.
– Ну так поделись со мной.
– Поделюсь, – солгал Красные Мокасины. Он знал: если он скажет Нейрну, то это станет известно и огненному глазу, а тот сразу же донесет людям в масках.
Наступила ночь, и почти все забылись беспокойным сном. Когда вокруг все стихло, Красные Мокасины закрыл глаза, попытался вызвать звучание определенного ритма и слиться с ним. Открылось духовное зрение, которому глаза были совершенно не нужны.
Большинство Нишкин ахафа исчезли куда-то. Может, они собрались вокруг людей в масках и не обращали на него внимания, пока он все глубже и глубже погружался в мир духа, отрываясь от всего земного.
Это было незнакомое место, пугающее, невидимое человеческому глазу. Здесь рождались объекты реальности точно таким же способом, как у белого человека мысль превращалась в произнесенное слово, а произнесенное в написанное, то есть в изображение. Здесь Красные Мокасины опустился на площадь, которая не была реальной площадью, окруженную домами, которые не были настоящими домами, посмотрел в огонь, который не был настоящим огнем, но в который неотрывно глядел маленький человек, который не был настоящим человеком. Это был Куанакаша – дух необыкновенной силы.
– Зачем ты пожаловал на этот раз? – проворчал Куанакаша. Он был совершенно голый, с кожей почти черного цвета, а ростом едва доставал Красным Мокасинам до пояса.
– Мне нужно сотворить новое дитя Тени.
– Зачем оно тебе? Когда же ты наконец попросишь меня сделать для тебя что-нибудь простое и легкое? Я могу сотворить молнию, я могу управлять ветром и заглядывать в будущее, могу видеть на огромные расстояния. Я могу находить то, что утеряно, призывать дичь на охоте или вызывать любовь женщины… – Он усмехнулся. – Могу открывать клетки, где томятся пленники.
– Да, я знаю, ты все это можешь делать. Именно поэтому ты вождь мира, – с иронией ответил ему Красные Мокасины.
– Неблагодарный! Я выбрал тебя, когда ты был совсем ребенком, я нашептывал тебе в самое ухо…
– Да, я помню. И если бы взрослые
– Но ты был бы куда сильнее, чем сейчас.
– Нет, я бы уже давно был мертв, мой народ убил бы меня и проявил бы тем самым мудрость. Мой народ давно понял, как опасна та «помощь», которую ты нам предлагаешь. И я устал говорить на эту тему. Каждый раз, когда я тебя вызываю, ты заводишь этот разговор.
– Ты можешь держать меня в своей власти, но у меня осталось право говорить то, что я хочу.
– И ты всегда говоришь не то, что нужно. И потому я прошу тебя, прекрати.
Куанакаша мрачно наблюдал за тем, как Красные Мокасины из окружающей их призрачной материи сотворил нож. Сделал им надрез на своей груди и протянул нож карлику.
Тот сердито поджал губы, наклонился и вонзил нож в разрез на груди индейца.
И его пронзила боль, но не телесная, эту он мог бы стерпеть. Это была душевная мука, которую испытывает человек, когда умирает его мать, рушится домашний очаг. Боль была сродни погружению в смерть.
– А теперь оставь меня, – сказал он Куанакаше.
Не сказав ни слова, карлик удалился.
Крупные слезы текли по щекам Красных Мокасин. Он окунулся в черный мрак, продираясь сквозь него, наконец проник внутрь разреза и извлек оттуда субстанцию своей Тени. Она была мягкая, как губка, и пластичная, как глина, и он принялся лепить из нее новую форму. Края разреза на его груди медленно сомкнулись, а его душа, не вынося пустоты, набухла и растянулась, чтобы восполнить потерю. Скоро он вновь станет цельным, но вместе с тем дух его уменьшится.
После некоторых раздумий он сотворил дитя в виде сокола. Он огляделся вокруг, ища в призрачном мире образ железной решетки. Дерево обладает слишком сложным запахом, чтобы отличать его, а у металла запах простой. Он пробудил сокола на запах железа, стараясь не замечать странного ощущения раздвоенности, которое возникало у него всякий раз, когда он творил дитя. Дитя попробовало железо, запомнило его и снова погрузилось в сон.
Над головой клубились черные тучи, Красные Мокасины понял, что силы его на исходе. Если он уснет в призрачном мире, им воспользуется любой дух, оказавшийся рядом. Он начал возвращаться, стараясь делать это как можно тише, чтобы его не заметили и не поймали.
Вновь появился Куанакаша, а поскольку площадь начала темнеть и расплываться, он теперь был похож на темное существо с крыльями, наделенное бесчисленным множеством глаз.
– Просыпаются великие, – промурлыкал он с презрением и в то же время ликуя. – Грядут новые времена. И ты, мой друг, увидишь, как все может меняться, и тогда ты пожалеешь, что не принял предложения на моих условиях.
– Отправляйся спать, – приказал ему Красные Мокасины, и мириады глаз Куанакаши потухли.
Его собственные ресницы долго дрожали, прежде чем смогли приподняться, и взгляд его столкнулся с устремленными на него глазами Нейрна, донесся громкий храп Тага, и Красные Мокасины снова закрыл глаза и погрузился в сон.