Исчисление времени
Шрифт:
XXII. В Кисловодске
Приехали в Кисловодск раньше экономки. Пошли к комиссару по фамилии Лещинский [25] , потому что он, по-видимому, происходил из каторжных поляков, их одно время царь в Сибирь ссылал без счета за разные возмущения, непомерную гордость и вспыльчивость. Вошли в кабинет ревкома, солдат у порога остался, а Землячок подошел к самому столу, за которым этот Лещинский сидел и говорит:
– Я есть комиссар Булле [26] . Прибыл, чтобы собрать контрибуцию в тридцать миллионов золотом и серебром с буржуев, их к вам со всей России-матушки
25
Лещинский. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.
26
Булле. – Полностью вымышленный персонаж романа. Любые совпадения с разными однофамильцами, включая известных исторических деятелей, случайны и не имеют никакого отношения к художественным замыслам автора.
– А где ваш мандат? – спрашивает Лещинский.
Мандат себе Землячок, из-за неотступности мыслей о бриллиантах, оформить забыл. Но вида не подал, что вышла такая оплошность, достал револьвер, бряк его на стол:
– Вот мой мандат. А ежели интересуетесь подробностями, могу и бумаги предоставить, они у меня не при себе, их мой заместитель вскорости подвезет.
Ну, Лещинский видит, человек серьезный, бумаги требовать не стал, но спросил:
– Вы ведь латыш? А говорите совсем даже без акцента.
Землячок назвался Булле потому, что тот был известной личностью. О его свирепости ходили легенды. Он грабил с такой беспристрастной остервенелостью и хладнокровностью, что если что-нибудь попадало ему в руки, вырвать у него это – какую-либо вещь или живого человека – уже не представлялось возможным. Им восхищался даже сам Ленин и не раз говорил с неподдельным восторгом: «С этим Булле, с его настоящей бульдожьей хваткой мы всю Россию порвем в куски. Именно такие товарищи нам и нужны. Они не просто герои революции, они труженики революции!» (Революцией Ленин называл грабеж, это слово потом следом за Лениным стали употреблять в этом значении многие, а подавшийся в поэзию сын лесника из далекой Грузии Маяковский, даже ввел его в свои поэмы).
Булле по происхождению был латыш, это тоже все знали. И Лещинский, спросив Землячка об акценте, уже думал, что он «поймал» его. Но не тут-то было. Землячок, хотя и не знал ни слова по-латышски (настоящий Булле именно на латышском и говорил, а по-русски – с таким акцентом, что и понять ничего не возможно), но не растерялся.
– Я, товарищ, действительно латыш, но сразу же после рождения меня вывезли по приказу царского самодержавия в глухую ветлужскую деревню. Таким способом царские сатрапы хотели ущемить мое национальное достоинство, лишив меня самого дорогого, что есть у прибалтийских народов – родного языка, на котором они поют песни и рассказывают сказки. Но теперь отольются кошке мышкины слезы. Я буду мстить всем русским, пока моя рука способна нажимать на курок, а барабан револьвера не перестанет вращаться, как земной шар в любую погоду.
Слова Землячка попали в нужную точку. Комиссар Лещинский сам вырос в Сибири и не умел говорить по-польски. Он тяжело переживал это и тоже в глубине души ненавидел всех русских, хотя и надеялся, что как только Польша сбросит позорное иго русского самодержавия и он вернется на родину и выучит польский язык, эта ненависть тут же пройдет и Лещинский (сам сочинявший стихи) безоглядно полюбит русского поэта Пушкина, как тот в силу своего легкого и беспечного характера необдуманно любил польского поэта Мицкевича, хотя в угоду русскому царю и написал стихотворение «Клеветникам России», в котором оправдывал кровавые преступления русского царизма в Варшаве. Поэтому Лещинский перестал задавать вопросы. А Землячок и солдат, не забывая зачем они явились в Кисловодск, тут же направились к балерине Кшесинской.
Балерина Кшесинская отказалась сдать бриллианты для «всеобщего дела революции». Она лживо заявила, что никаких бриллиантов у нее нет.
– А вот и врете, дамочка, – сказал ей Землячок, – товарищ солдат подтвердит, что помогал вам нести на вокзал полный саквояж «камушков», то есть бриллиантов.
Но Кшесинскую, как и всякую женщину, когда она не хочет сказать правду, «прижучить» оказалось не так просто.
– Не имею чести знать никакого солдата, – нагло заявила она, – их в Петербурге, может, тысячи шатаются по улицам и все на одно лицо, небриты и сквернословят. Да, у меня имелись бриллианты, которые вы вульгарно называете «камушками». Но мне пришлось продать их, надо же мне что-то кушать в это голодное время, и чтобы снять этот домик тоже требовались деньги, мой-то дом в Петербурге у меня отобрали.
Конечно же Землячок не поверил Кшесинской. Кто-кто, а он, проработав почти год в обеих канцеляриях по учету награбленного и по устройству дальнейших грабежей, прекрасно понимал, что и одного «камушка» из саквояжа, который солдат, как осел поклажу, доставил на вокзал, хватило бы, чтобы снять два дома в Кисловодске и на год обеспечить продуктовым довольствием балерину при ее-то фигуристой миниатюрной комплекции.
– Извиняйте, – сказал Землячок, – но мы при исполнении и обязаны произвести обыск по всей революционной законности, то есть без всяких там понятых и прочей бумажной формальности, понапрасну отнимающей время и отвлекающей внимание.
Он обыскал весь дом, облазил подпол и чердак, прощупал подушки и тюфяк, перерыл всю одежду, нашел саквояж – один пустой, другой с письмами. Письма читать не стал, так как написаны они не по-русски, осмотрел все коробки и шкатулки, простучал стены и мебель. Нет бриллиантов.
– Завтра мы продолжим обыск, нам предписано искать, пока не найдем. Не для того трудящиеся, рискуя своими жизнями, делали революцию, чтобы их водили за нос, – сказал Землячок Кшесинской, а солдату уже на улице, добавил, – саквояж есть, должны где-то тут и «камушки» находиться.
Бриллианты Кшесинская спрятала в полых металлических стойках кровати, но их оказалось так много, что все четыре стойки были набиты ими до отказа и при простукивании издавали одинаковый глухой звук, словно они насквозь железные.
XXIII. Ошибка экономки
Шесть дней подряд Землячок и солдат приходили к Кшесинской и продолжали, вернее, повторяли обыск. Причем следует заметить, делали все аккуратно, не разбрасывали вещи как попало, возьмут что-нибудь, осмотрят и поставят на место, в отличие от многих других, им подобных товарищей, которые во время обысков переворачивали все вверх дном, чтобы показать свою решительность и несогласие со старым режимом. Землячок пробовал подмигивать прислуге и кухарке в надежде на их пролетарскую сознательность, но те в самом деле не видели никаких «камушков», Кшесинская и кухарку и горничную наняла уже после того как надежно спрятала свои бриллианты.
На седьмой день солдат заупрямился и отказался идти делать обыск. По старозаветной крестьянской привычке, он сослался на то, что в воскресенье, мол, сам Бог отдыхал от разных дел. Землячок знал, что солдат не врет и что воскресенье принято соблюдать даже в революционное время. Поэтому они и остались в ревкоме, где ночевали на составленных в ряд стульях, так как не искали никаких особых удобств, надеясь, «гульнуть» с размахом и поспать на мягких диванах и пышных перинах, да со сладкими бабами, когда найдут «камушки».