Исход
Шрифт:
Он подошел ближе, там говорили глухо, он слышал гул, но не мог разобрать ни слова. Уже хотел уходить, как кто-то прямо над его головой открыл форточку, и оттуда вышел теплый, дымный воздух, запахло сигаретами.
— Больше не открывай, не надо! — Он узнал голос Винера.
— Пэ-пусть п… п… пэ-роветрится! — Это был косоглазый, Сашка Погодин.
— Господи, вот ты запуганный! — сказал Антон Винеру и пошел к окну.
Алишер прижался к стене. Кошелев выглянул, пощупал темноту взглядом и пошел обратно.
— …Чем дольше
— Может, и нам стоит? — вступил Антон. — Нет, серьезно! Мне самому страшновато при его прогонах, но с точки зрения выживания он делает толковые шаги. Сегодня за час так толпу сплотил, баб можно было с голыми руками на Головина пускать, порвали бы.
— Т-тебе п-понравилось? — иронично и зло поинтересовался Погодин.
— Оставлять его нельзя, — густой хрипловатый голос принадлежал здоровому хохлу с усами, как его, Бугриму. — Такие разговоры всегда плохо кончаются.
— Может, договориться? — Алишер узнал Игната.
— Нет! — снова Винер. — Нельзя. Вы видели, как его толпа любит? Вы видели, во что он нас ставит? Убить, сейчас, немедленно. Вопрос как оформить. Нас подозревать не должны.
— Он к реке молиться ходит, — сказал Карлович, — я видел. Садится к березе и глаза закрывает. Подойти, и в шею.
— Ты, что ли, резать будешь, умник? — пробасил Бугрим.
Все знали, что убивать будут они с Антоном, у других не получится.
— Надо будет, я убью, — спокойно и с достоинством сказал Карлович.
В комнате воцарилось молчание, а потом все разом засмеялись неожиданной храбрости Карловича.
— Карлыч, от ты, оказывается, вояка, — подзуживал Бугрим.
— То, что Сергей пытается строить, пахнет фашизмом, — продолжил Карлович, не обращая внимания на смех. — А фашизм — политический принцип дьявола. Мы не можем быть спокойными нигде, пока его не остановим.
— Антон, что с оружием?
— В охране сейчас пятьдесят два человека. Мы с Бугримом пробивали, не в лоб, конечно. Они нас поддержат.
— Стволов?
— Тридцать пять.
— Почему так мало? Остальные где?
— У кадетов.
— Как с ними?
— Главное — Гостюхина хлопнуть, — Антон прокашлялся. — С ним не договориться, он пес крайневский. Его нужно сразу, с Сергеем…
— Кто? Игнат?
— Та не могу я! Когда Олю убило… В ту ночь он там же дрался. За нас.
— Я сэ-сэ-делаю.
— Да закройте форточку уже, не май месяц! — сказал Винер.
Форточка противно скрипнула, когда ее затворяли.
Получасом позже, уходя от Сергея, Алишер повторял себе: ты спас святого. Ты отдал долг. Ты спас святого. Ты отдал долг. Ты спас…
Нет, дорогой, говорил второй Али, сидевший глубже первого, — ты ударил в ответ. В спину, правда, гордись! До этого упивался благородством — вот, мол, уйду в печали. Но ты просто отступался от своей женщины, которую трахает другой мужик. А сейчас все переиграл. Браво! Готовься к переезду.
Одного вырубил, но другие навалились, повисли на руках, одолели скопом. Разозлившись его сопротивлением, стали бить, вытащили на улицу, а Светка орала и прыгала на них, и ей засветили пощечину, и ее голова мотнулась, и тогда Антон прекратил драться, поднял руки.
В волосах Бугрима было спекшееся кровавое пятно: не могли сладить, пока не вырубили обрезком трубы по башке. Его руки были связаны проволокой, а вокруг шеи был обмотан провод, конец которого держал в руках один из крайневских псов, кадетов.
Распоряжался Гостюхин. Хотел поставить пленников на колени, но не решился при Сергее, и они стояли в ряд, со связанными за спиной руками, все пятеро, за гаражами, при свете всего пары факелов, чтобы не разбудить лагерь. Сашке Погодину сильно разбили лицо, он шатался и упал бы, если б его сзади не поддерживали двое кадетов. С разорванной губы вниз тянулась тонкая нитка крови, левый глаз заплыл в синяк. Его брал сам Гостюхин, Сашка исхитрился пару раз хорошенько стукнуть его, и потом Сева отыгрался, прыгая на нем, ударяя ногой лежачего в лицо, как футболист. Убил бы, если б Сергей не приказал: всех брать живыми.
— Что ж вы наделали? — спросил Сергей с тяжелой болью в голосе. — Что мне теперь делать с вами? Не было печали… Вас казнить надо, перед всем народом, завтра! Идиоты, господи, какие идиоты… Вы ж не против меня, вы против Замысла пошли. Понимаете, кому служите, кто вас направляет?
Они молчали. Спорить было бесполезно.
— Я вас изгоняю. Скажите, что из домов брать, что с собой возьмете, ребята вынесут.
— Ты не можешь, это моя земля, — сказал Миша.
— Уже нет, Миша. Давно.
Гостюхин не скрывал недовольства, но Сергей не обращал внимания.
— Миша, Антон, у вас жены. Им лучше остаться здесь. Безопаснее. Но если вы хотите и они согласны…
К главному выходу, через весь лагерь, не повели. Сергей боялся не того, что их попытаются освободить, а того, что толпа, узнав о намерениях заговорщиков, разорвет их.
Пока их брали, Сергей молился. Просил Господа укрепить и дать силы. Как же тяжело идти путем Твоим, Господи! Это потому, что ты первый, отвечал кто-то. Ты прокладываешь путь, и по твоим следам будет легче.
— Вы — нашего рода, — сказал Сергей семерым уходящим. — Вернетесь — примем.
А Гостюхин, когда вел к воротам, говорил шепотом, чтобы Сергей не слышал:
— Бойцов ваших разоружили и поговорили. Все за нас. Кто сунется обратно — убью. В лесу перехвачу.
Если бы не он, Сергея бы убили. Он защитил хозяина, это была его миссия.
Алишер схватил Свету в злые сильные объятия, не давая ей идти; Антон крикнул, чтобы оставалась, но она, непонятно где взяв силы, оттолкнула Али, плюнула ему в лицо и побежала к Антону.