Исход
Шрифт:
К власти приходили радикалы и фундаменталисты — от экстремальных зеленых до ваххабитов. Умеренность вышла из моды, она не подходила времени. Случались перевороты, пока бескровные. Иногда старая власть сама была рада уйти, не желая отвечать за то, что творится, и еще больше за то, что грядет.
Люди были увлечены политикой, творившейся под окнами, и не могли охватить взглядом всю картину.
В природе происходило то же самое. Проснулись и стали извергаться вулканы. Ураганы и цунами, равных которым не было в истории, обрушивались на землю. Реки выходили из берегов, круша дамбы и заливая окрестности, а где-то мелели, оставляя без воды поля и обрекая будущий урожай. Массовый мор скота отправил на тот свет миллионы голов,
Под Иркутском сто семь мужчин, женщин и детей из секты пророка Савла набились в деревенский дом своего лидера, бывшего сельского ветеринара. Пророк запер их на засов, поджег избу с четырех сторон, пошел в сарай и повесился. Это было актом веры — они хотели избежать страшных мучений Конца Света.
Они поступили правильно.
Как у подхватившего вирус нездорового человека обостряются болячки, у мира вылезли застарелые недуги. Его трясло и лихорадило, он дергался, и вселенский исполин хлестал его невообразимых размеров плетью с кометами в хвостах — а люди предпочитали этого не замечать, и ученые искали разумные объяснения всему, что происходило, и объяснения выходили жалкими.
Священники всех религий не спешили признать очевидное — их послания, интервью, письма и проповеди сводились к тому, что не надо дергаться, все взрослые, вменяемые люди, пересидим.
Люди столкнулись с неподдающейся их разумению злой силой, превосходившей своей мощью все человеческие возможности. Двое слабых, столкнувшись с силой, не действуют сообща, но злятся друг на друга.
Слабых было семь миллиардов.
Стали поглядывать в сторону соседей, надеясь решить все понятным и простым путем. Лидеры приободрились — еще вчера народы отказывали в доверии, а сегодня, после воинственных и злых речей против сербов и русских, армян и азербайджанцев, индусов и пакистанцев, узкоглазых и черножопых, капиталистов и тиранов — люди отвечали веселым ревом на слова лидеров, объединяясь в радостном, предвкушающем кровь понимании врага. Среди орущих и среди тех, кто в серой скуке кабинетов отдавал приказы о закупке оружия, и среди других, в натянутой до носа арафатке, отводящих назад руку с бутылкой, из которой болталась горящая тряпица; повсюду мелькал Крючков, орал, дрался, деловито хмурился, росчерком пера в высоких кабинетах лишая жизни и крова. Блестя потными мускулами, бросал и бросал уголь в топку, раскаленную, угрожающе щелкавшую, готовую взорваться.
Дурная кровь бродила по миру. Ее нужно было пустить.
Телефон не умолкал, письма с сайта шли десятками. В доме творчества проводили две встречи кряду, так как кабинет уже не мог вместить желающих. Люди брали время подумать, расходясь, но на лицах, где час назад было отчаяние, Сергей видел тень надежды.
Винер и Карлович предлагали ждать, отбирая молодых и здоровых, с высшим образованием и нужной специальностью — требовались врачи, плотники, электрики. На вопрос Сергея, как они представляют себе плотника с высшим образованием, не смущались, отвечали, что предпочтение лучше отдавать образованию. Легче заплатить плотнику, чем пользоваться им бесплатно, но иметь в соседях — вот их логика. Не смущало их и то, что сами они под собственные критерии не подпадали — Винер считался идеологом и творцом «модели», Карлович видел себя талисманом лагеря, так как был первым «завербованным» поселенцем.
Переселенцы записывались на сентябрь. В списке было сорок фамилий.
Второго июня, после отъезда деловитых, пахнувших спиртом и мазутом сантехников прошел час — и открытый в столовой, где сидели Сергей, Миша и Карлович кран вдруг захрипел, задрожал и стал громко плеваться. Толчками пошла вода, сначала ржаво-коричневая, потом желтая. К вечеру, когда труба перестала гудеть и содрогаться, вода сохраняла оттенок мути и была непригодной для питья.
Винер и Карлович, как убеждался с каждым приездом Сергей, оказались ни к чему не приспособленными бытовыми идиотами. Они ночи напролет до хрипоты спорили о судьбах человечества, сидя на веранде под луной, но ни у одного не хватало ума нарубить дров или отчерпать из колодцев, трех на лагерь, старую зацветшую воду.
Сергей не сдерживаясь орал:
— Вы могли хотя бы элементарный порядок навести? Сутками здесь сидите, в говне, самим-то не противно? Чем вы здесь вообще занимаетесь?
— Я инвалид, — равнодушно пожимал плечами Миша.
— Я не умею ничего. — Карлович умилялся ругани Сергея, как отец — первым шагам сына.
Карлович принадлежал к числу людей, передвигающихся по жизни за счет обаяния, подвешенного языка и хаотичной, нахватанной отовсюду эрудиции. В свои шестьдесят он не сделал карьеры, не завел семьи и остался по душевной сути своей беззлобным недорослем, любившим цветисто поговорить и выпить «для сугреву от жизни». Иногда в нем прорывалась суетливая и мелочная озлобленность, свойственная неудачникам, но вспышки эти были редки, быстро проходили, и Карлович снова становился безвредным, поверхностно мудрым старичком.
Приезд Сергея был похож на налет смерча, и лагерь преображался после каждого его появления. Тоскливое прозябание в офисе казалось ему теперь бессмысленным и смешным; если бы у Сергея нашлось время оглянуться назад, он с трудом поверил бы, что потратил пятнадцать лет жизни на вязкую муть конторской службы.
Каждая секунда его нынешнего бытия была наполнена простым и ясным смыслом. Он прилагал руки и мысли к решению насущного и испытывал особое, рабочее удовлетворение от того, что все получалось ладно, впопад и хорошо.
Такое чувство возникало от ловко вставшего, тремя ударами загнанного в древесный массив гвоздя; от сразу поймавшей резьбу, быстро и плотно закрученной гайки; от туго натянутой и ровно надетой железной сетки нового забора.
Рук не хватало отчаянно. Винер и Карлович были не в счет. Даже когда нужно было поговорить с рабочими, приезжавшими отрыть новые колодцы или заменить проводку, они пожимали плечами, советуя дождаться Сергея.
В конце мая приехали Игнат с Олей. Оля, смешливая, с ямочками на щеках, быстро навела уют в одном из коттеджей, как это умеют женщины. Игнат, высокий, сутулый парень, с крупными чертами лица, по которым создатель прошелся топором, а обтесать забыл, составлял с ней трогательную пару. Вместе они были красавицей и чудовищем. Им было покойно и хорошо.
Таких, как Игнат, в народе называют «рукастыми». Он умел разглядеть и поймать суть механизма или проблемы. Не имея опыта, быстро учился. Сначала Игнат помогал Сергею, но скоро Крайнев признал превосходство его «мастерового» склада ума, и стал больше слушать, чем руководить.
Работать вдвоем было хорошо. Когда надобилась помощь, предпочитали напрячься сами, чем звать Карловича с Мишей. Игнат презрительно махал рукой и называл их «эти».
В этот раз Сергей привез «этим» рассаду и заставил копать огород, сажать картошку. Карлович моментально натер мозоли и всех доставал демонстрацией своих волдырей. Сергей не исключал, что он сделал это нарочно.
Кирпичный завод смонтировали сами, в три дня. Заливали в формы и сушили в печах большие и легкие серые блоки с дырами, и в цеху, где лили, было сыро, а где сушили — жарко.
Игнат сетовал на электричество. Лагерь был «запитан» от района, а лучше было бы иметь независимое электроснабжение. Генератор стоил недорого, и с первой же выручки решили его купить.
Лагерь зарос, и у них не хватало сил и времени, чтобы расчистить и выкосить его весь. Ограничились землей вокруг корпусов, площади, и своих домов. Повсюду же трава доходила до пояса, разросшийся кустарник — до шеи, и казалось, что дома, скамейки и спортивные площадки стоят посреди леса.