«Искал не злата, не честей»
Шрифт:
И слова апостола: «Пусть языком твоим говорят ангелы, но если в словах твоих не будет любви, то они будут медью звенящей и кимвалом бряцающим» – становятся ясны для нас, как никогда; мы понимаем, что в них дано мерило добра и зла, с которым мы никогда не погибнем и которое приложимо ко всякой мудрости. Главное – люби мир и водворяй его везде.
Связывающим мотивом, сквозной мифологемой поэзии Пушкина – путешествие человеческой мысли и души через радости и горечи существования, уравновешиваемое ницшеанским вечным возвращением; сформулируем образно – трезвое бодрствование в пещере Полифема; поэт, как Одиссей, избранник, спаситель своих читателей, ищущих ( пока может) знание, доброту и веру. Ведь гений Пушкина гармоничнее, масштабнее всех ощущает священную,
Центральная, коренная сила в таком феномене как Пушкин лежит в не области филологической, эстетической, собственно культурной, – а в сфере духовной, там, где сошлись душа и совесть, то, что мы зовем «духовной природой» – именно человек является средоточием творчества Пушкина. И только образ человека, думающего, действующего, верящего полностью передает нам, читателям, основные идеи и чувства, волнующие художника слова. Мы захвачены проникновенной человечностью и душевной силой поэта.
Ибо духовное, то есть внутренне незримое, человек проявляет в поведении – интеллектуальном, этическом деянии, а у художника – еще и в собственно творческом промысле:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Все мгновенно, все пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
Мы говорим о ценностной иерархии, впервые поставленном Сократом и сформулированной им в виде вопроса о том, что есть Благо (Бытие), развитой затем в концепции Платона как Жизнь, Добро и Красота. Говоря другими словами, система устремлений и предпочтений, представлений о добром и злом, высоком и низком, об идеале этическом и эстетическом, об интересах моего «Эго» и интересах «остальных» – обо всем том, что предписывают наши внешние и внутренние регуляторы.
И все это незримые пункты бытия чрезвычайно конкретные, они есть у любого из нас. У Пушкина все развилось и выразилось в его творчестве, во всем художественном мире в целом, и есть данность реальная , сегодняшняя, явленная физически и эмоционально оцениваемая («Слова поэта суть уже его дела»,– выражение Пушкина в передаче Гоголя), а в глубинных ценностях – исполненная смысла и эстетической гуманности, прекрасная, совершенная и ясная пушкинская картина мира, вбирающая в себя конструкцию нашего мира как такового: когда человек есть венец Творения и одновременно разрушитель его.
Нам кажется, что мы держим в руках саму трепетную ткань Вселенной, из которой произрастает наше неуловимое «Я», наша страна любви и счастья, удивляясь ее могуществу и жалкости одновременно. Ее экстатической мощи, пределу воли и свободы. И она же – обитель мишуры, примесей и порчи. Понимая этот шаманский гнозис, что изменить ход Судьбы нам не дано: «мы в жизнь приходим по ее всевластвующему закону». Все будет так, как нужно собственной Судьбе:
«Два пути нам не пройти, Жизнь непременно возьмет свое.
Мы не властны остановить рассвет, Вернуться назад».
Промозглые ветра сомнений охлаждают наш рассудок, разгоряченный призрачными (идеал и мираж вкупе) надеждами, а колокола минувшего звучат в наших сердцах, и вдруг они превращаются в набат – а он, как известно, по генезису происхождения всегда предвещает потери и беды. Чехов: «…дьявол, та неведомая сила, которая создала отношения между сильными и слабыми, эту грубую ошибку»:
…Ты сам свой высший суд;
Всех строже оценить умеешь ты свой труд.
Зачем и почему все на Свете? Зачем на небе живописный интерьер звезд, неизвестно для кого горящих и гаснущих? Зачем на Свете жизнь с ее миллиардами живых существ, и любящих и ненавидящих друг друга, вечно притягивающих одних и отталкивающих других.
«Храните их, кто сердцу дорог, Кто за собой вас тащит в горы.
Как жаль, что их совсем немного, Но вы просите их у Бога».
«Когда земля уходит из-под ног, Не хочется ни жить, ни улыбаться,
Ты знай и помни – Это просто Бог
В твою судьбу решил всерьез вмешаться.
И никого на свете не вини. Терпенье – всегда залог Судьбы.
За все, что есть, Судьбу благодари. Ты просто помни – все всегда пройдет,
Настанет светлый час – пройдет и это…»
Зачем мы сами со своей горькой, как микстура, историей, растленной душой, тревожным настоящим и едким будущим, где мы перестаем быть самими собой? Зачем этот непрерывный хлесткий танец Жизни под звуки чужого барабана (лишь редкие танцуют под свою музыку). Выражение Чехова: нет особенного желания жить, зато есть геморой и отвратительное психопатическое настроение":
«Жизнь нетленна, жизнь прекрасна,
Но бывает в жизни так, почему – то свечи гаснут,
Наступает полный мрак. Ничего кругом не видно, страшно.
В этой темноте так просто За друзей принять врагов,
За любовь принять измену, Слепо растоптать цветы".
Куда мы идем в своем развитии? Кто будет ждать нас после заката луча? Какая же все-таки сила не дает нам покоя, вынуждая нас менять свои представления и понимания о Путях, стать летописцами стенаний и плача, зачастую не считаясь с нашим жалким интересом сохраниться на земной юдоли. Все эти качества ("смертные грехи"), презрев скитскими испытаниями несгибаемого Аввакума, по удивительной и странной метаморфозе вдруг представлясь духовными навыками, уводят человека от Творца, потому что именно на служении им концентрируется жизнь человеческого духа. Душа становится неспособна переживать духовную радость, отключаются некие духовные «органы чувств», а страсть (как мучение, страдание – церк.) затягивает всё сильнее и мучительнее, опустошая человека и требуя всё большего угождения себе и вызывая ассоциации с финалом «Реквиема» Ахматовой: «Опять поминальный приблизился час, /Я вижу, я слышу, я чувствую вас…». И – метафорические корреляции: как постоянное ощущение одиночества, беззащитности в мире, враждебном человеку. Пронзительный, нескончаемый контекст жизненных страданий, как колесо Сансары, заставляет вспомнить бессмертные страницы гоголевской «Шинели», где этот мотив переходит из физического мира ( природного холода) в нравственное пространство ( тонущая в "океане иллюзий" душа), а трагизм одной конкретной судьбы входит в историю русского мученичества, сливается с трагизмом человеческой жизни.
А поэтическое деяние Пушкина, прежде всего, есть картина мира, светлая и исторически перспективная, построенная на ценностных глыбах и пирамидах духовности. Где естественное соотношение светлого и темного, высокого и низкого, света и бездны; где поэт исследует свой душевный и духовный опыт, транслируя этот опыт через художественное слово в сцепке субьективно-обьективного созерцания и исследования глубины человеческой души, и прежде всего, «русской по движению».
«Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»- восклицал поэт, закончив трагедию осенью 1825 года («Пир во время чумы»). И написал об этом Вяземскому 7 ноября – в годовщину петербургского наводнения, которое потом, в поэме, будет выражено им как бунт природы, грозный ответ на самоуправство человека, претендующего на власть над миром.)